Призванный к смертному одру женщины в отдалённую и необжитую часть своего прихода, аббат прихватил удочку и ружье и на обратном пути задерживался на берегах речек и в кустах, показывая юному родственнику различные охотничьи хитрости, которых тот не знал. Потом Дюма увидел аббата на ярмарочном гулянье; аббат участвовал во всех состязаниях, даже в том, где приз присуждался тому, кто больше съест крутых яиц; священник проглотил невероятное их количество, и Дюма решил, что больше всего ему подойдёт профессия сельского священника. Вернувшись домой, он сообщил об этом матери, радостно его расцеловавшей.
Но радость госпожи Дюма была недолгой: Александр снова отказался вступать в сословие церковников; мать настаивала, но он убежал в лес, прятался там три дня и вернулся лишь тогда, когда знакомый браконьер принёс ему записку от госпожи Дюма, в которой та обещала больше не принуждать сына становиться священником.
Причина, по которой Дюма переменил своё мнение, заключалась в том, что он встретил своих хорошеньких и богатых кузин, девочек Девиолен двенадцати и четырнадцати лет.
— Ах, Александр! — воскликнула Сесиль. — Мы слышали, ты собираешься стать священником. Как это чудесно!
— Да, через несколько недель я поступлю в семинарию, — ответил Александр.
— Быть может, однажды ты станешь нашим кюре, и мы будем тебе исповедоваться. Ведь ты заставишь нас обещать больше не грешить и, наверное, приговоришь нас сто раз прочесть «Меа culpa»[55]?
— Конечно, — строгим тоном пообещал будущий священник.
— А ты знаешь, что мы потом сделаем? Мы опять начнём грешить, чтобы снова прийти к тебе на исповедь!
Девочки стали о чём-то перешёптываться и смеяться.
— Над чем вы смеётесь? — спросил Александр.
— Над грехами, в которых мы тебе признаемся лишь тогда, когда ты станешь священником.
Этот ребяческий эпизод поразил Александра словно разряд электрического тока. Он видел, как глаза девочек засверкали таким лукавством, что его охватило желание заняться совсем иным браконьерством, и отныне это желание так сильно влекло Дюма, что он подпал под женские чары до конца своих дней.
Наконец мать в ожидании поступления сына в семинарию отдала Дюма в городскую школу, где аббат Грегуар тщетно пытался наставлять мальчика ударами трости.
Теперь все мысли Александра были поглощены только девочками; кстати, он не питал почти никакой склонности к арифметике; он презирал грамматику латинского и греческого языков, хотя ему нравились истории, рассказываемые классическими авторами античности. Хорошие оценки он имел только по письму. Узнав об этом, госпожа Дюма расплакалась: её сын явно идиот, ибо, насколько ей было известно, почерк у выдающихся людей всегда неразборчивый.
