позвал его:
— Мальчик? Ты готов?
— Переодеваюсь.
Он приказал себе проснуться; топнул ногой, ущипнул себя, повторил имена актеров. Выдыхающие табачный дым: Робин[315], Ник[316], Огастин[317]. Бербедж, который мог выворачивать все свои суставы, как висящая на ниточках марионетка. Бом, его голос звучал как церковный колокол. Бом. Ведьмы заколдовали себя: стали деревьями. Юный Гарри, которого назвали яйцом и разбили, опять создал себя, целым и невредимым; он, ликуя, танцевал на столе, увенчав себя короной. Он опять упадет. И Уилл, напудрившийся, чтобы играть короля-призрака, — как будто надел стеклянную маску — был всюду, обезумевший.
— Рейф? — Уилл тронул его за плечо, пощупал лоб. — Парень, ты можешь играть?
— Да, сэр.
С другого конца комнаты:
— Уилл? Уилл, рукава...
— Твои сужающиеся? Хороший мальчик. — И поэт, у которого было много хлопот, заторопился прочь.
«Сейчас».
Мальчик-актер перевел дыхание. «Я разделяюсь». Молния в его корону, исступление. Дух, соединенный с ним — свет в теле — проснулся.
Никто другой не увидел придворного в зеленом. Но своим зрением он увидел , что зал наполнился боярышником, его ветки извивались, листья бросали тень, и, да, мерзкий запах лисы. И как фитиль всего этого стоял его хозяин, все шло от него: он возрождался, как холодный зеленый огонь. Его корни были повсюду.
«Повелитель?» — И он низко поклонился.
В ответ молчание.
«Твое исполнил повеленье.
То чудище, что мальчика убило,
Мертво».
Блеск, листья поднялись: «Что за мальчик»?
И, изумленный, дух подумал: «Я дурак». И сказал: «Значит твой гнев не из-за Питера, верно?» Но в пьесе: черный лед на Темзе; снег как бархат, разрезанный молниями; вихрь, ослепляющий, как будто хлещет льдом в лицо; земля настолько скована морозом, что невозможно выкопать могилы, закопать убитых.
Зелень завилась вокруг самой себя, как вокруг веретена, и стала фигурой рогатого короля, который пожал плечами.
«Я ласкал так много детей. Смертные быстро вянут. Какой из них?»
«Тот, котороготы забрал у Титании[318]».
«А, этот. Хорошенькая игрушка. — Поворот головы. А теперь вспышка гнева в этом улыбающемся Августе. —Но я ненавижу этого лордишку, который узурпировал мой титул повелителя мальчиков. Смеялся надо мной. И ты сыграл с ним отличную злую шутку в наказание за убийство[319]». Он передразнил. — Я кормила грудью[320]. — И засмеялся. Свечи съежились. «За это я тебе дарую от службы сей освобождение».
«Благодарю тебя, мой повелитель. По слову твоему я улетаю».
