— Что? Как?
— Говорит с воздухом. Они говорят, что это поднимает его настроение. — Армин отпил. — Но хватит: отсюда начинается пьеса.
— Комедия?
— Веселая трагедия.[138] — Он протянул руку к Бену. — Смотри и помалкивай[139].
Он устало задумался: предводитель, человек из свинца.
— Вот здесь сидит в своем кресле великий лорд Оксфорд и глядит на своих пищащих кукол. Они еще говорят, когда он встает. — Армин поднял лицо, вспышка молнии. — Он изрек свои слова таким образом, как если бы они были амброзией. О, это чудовищный язык! Даже Камбис[140] не был таким заплесневелым и банальным.
Бен поднял глаза к небесам.
— Да. Сонет? Четырнадцать строк?
— Частично. Мне кажется, что это галиматью он сочинил в юности: выстроенные в ряд куски перепеченного мяса, похожие на трижды сваренную баранину. Или костюм из старых обрезков: здесь рукав, сшитый давным давно, там пуговицы. Этого у него в избытке.
Здесь голос шута изменился и он запищал:
— Так долго тянулась жизнь моя, что замерла в логове гадких дорог...[141]
Бен заткнул уши.
— Что, сирены?
— Umbrae.[142] Неуспокоенные духи поэзии, которые погрешили против музы и погибли.
Но безжалостный шут не остановился:
Людям и зверям, птицам, червям помоги, ведь живут в непосильном труде.
Рыбам и чайкам, тварям морским, помоги, ибо корм их в соленой воде.
Бен не умел пищать, и он пронзительно завопил, как огромная бомбарда:
Мору с чумой помоги, помоги, и сифилис тоже в беде не бросай,
В борделе дешевом его я схватил от Дика и Тома, и Джимми и Джай.
— Кто трюк афинян повторит... — дудка превратилась в раггетт[143].
Ты сварливый и злобный адский пес помоги тем кто стонет от муки земной.[144]
О Парки, приходите
И жизнь мою прервите.
Убейте, задушите.[145]
Бен фыркнул.
— Это отчаяние и смерть милого друга почти могут сделать человека печальным.[146] «Благослови бог Уилла, сгнои его сифилис, за строки, служащие всем».
Шут трезво поглядел на него.
—Клянусь моим сердцем, мне жаль этого человека.[147] — сказал Армин, крутя кружку в руках. — И я не доверяю ему. Пустые стихи, тем не менее... — Он поставил кружку на стол. — И пьеса мне совсем не понравилась. О нем, я не сомневаюсь, хотя и в кривом зеркале. Знатный юноша, презираемый и изгнанный — Оксфорд плакал по нему, я видел его слезы — унижаемый ничтожными смертными. Его триумф. Его месть. Презренная любовница...
— Которая раскаивается и переодевается пажом, чтобы последовать за ним...
— И в конце отрекается от него. Наши торговки рыбой ругаются более остроумно.
