— В горах? - настораживается император.- Каких горах?
— Неведомо каких.
Спасается и помнит: им ведь еще возвращаться назад и спасаться вторично, толкает в бок товарища: сболтнет один, а спросят с обоих и не станут разбираться, кто болтал больше, а кто меньше. Либерий, как пригвожден Юстиниановым взглядом. Школьник, не выучивший урок и поставленный в угол. На лице выражение такое: если учитель недоволен его знаниями, то пусть оценит человеческую порядочность. Виноватится, часто вздрагивает, глаза опустил. Зачем посылают таких говнюков? Опилион нервничает за напарника, мучается про себя. Не понимает и не признает таких людей. Где нужно скрытничать - они правдивы, где нужно проявить хитрость и смекалку - они суют какую-то абстрактную, сопливую порядочность. Не может все-таки порядочность быть порядочностью не на своем месте - на месте хитрости. И главное: им все втолковывали, побудь три трудных часа машиной, потом отдыхай человеком. Сказано: жизнь Амалазунты находилась в опасности, ее поселение в замке, расположение скрывается от всех - мера предосторожности,- так оно и есть. Сообщи это в разных словесных комбинациях подоверительней, почестней, и больше ничего не требуется. В народе болтают то же самое - добавь. Особых соображений не имею – скажи - и все. Либерия и послали в надежде на его способность вызвать доверие, а он скис - продолжал нервничать Опилион.
Император прочел записку от Петра и решил принять послов по одному. Либерия первым. Правдивый, как юноша, римский сенатор Либерий, ни слова не говоря, выдал всех с головой. Только уставился императору в глаза, чтоб видел тот, как ему трудно впервые в жизни лгать, а он лжет - ты смотри, император,- лжет! Как он любит Юстиниана и хочет ему служить, но, увы, служит другим и не может уйти от них, как тяжело потерять Амалазунту. Юстиниан понимает умных людей, глазами мысленно задает вопрос: так ли все? и получает глазами же утвердительный ответ: так. Шатаясь, идет Либерий до своей комнаты. Очарование Юстиниана охватывает его всего, оно невыносимо. Император так велик, так добр, так высок, а Либерий так жалок, так ничтожен и низок перед ним. Его мучает огромное чувство вины перед императором. Кто послал его говорить гадкие, неверные слова (тут, вдали от дома, становится ясно, до чего они лживы), тот затоптал в грязь честь - святое. А он согласился, смалодушничал, дал себя оболгать, и повез ложь через моря, и даже произносил ее. Только перед лицом императора, как перед лицом бога, как перед лицом совести, ему становится вдруг понятно: до чего мелка жизнь человека уважаемого, в годах, поступившего так. Но император простил и даже не спросил ни о чем, когда глаза Либерия молили ни о чем не спрашивать, не вынуждать стать предателем.
