Философ слушает без доверия, без радости, без благодарности и смотрит по-прежнему: чего ради ты приперлась сюда, неужели делать мне подачки, кормить из ложки, гладить по голове? Он склонен предположить совсем другое: делает под него подкоп, разнюхала и копает, посланцы донесли, продали. Ради хороших отношений двух царственных особ его разотрут, из костей приготовят костную муку. Тогда почему дом и сад не оцеплены, почему сразу не взяли за жабры, не нанизали на веревку, не дали дубинкой по голове, чтоб рыбка не била хвостом, не выпрыгнула в море? Или - посланцы не выдали, она разузнала из других источников, но не доверяет им и хочет сама удостовериться. Теодат насторожен, не произносит ни слова. Ах, какой, право, нескладный, невоспитанный дичок!
Амалазунта пускает в ход свои женские чары, насколько способна их пускать: у нее слишком мало времени. Раз уж он ей так не доверяет: дурачка хотели убить, она же спасла его. Разве можно спасти от других ради того, чтоб расправиться самому, конечно, он уже собирается отделаться досужей сентенцией: в наше время все возможно, но... Теодат серьезно заинтригован, даже сбит с толку: кто? Совершенно бездумно выпаливает имена тех двоих, которым сама давала наделы: сослужили один раз - сослужат и второй. Но, совестясь, опасаясь за них, спешит добавить: конфликт-де исчерпан, ребята больше не в претензии.
— Видимо, я должен поклониться тебе в ноги.
Говорит и кланяется, медленно гнет поясницу, все ниже и ниже опускает голову, словно колос с зерном, опустил и подержал так, даже волосы над лицом зависли, завесили глаза.
Амалазунта слишком поглощена риторикой, пульсом бьющей в ней, чтоб внимательно за всем наблюдать. Нюанс, заключенный в свободном словечке «видимо», ускользает от нее. Принимает за чистую монету, как должное, низкий поклон. Не стоит благодарностей - говорит ему. Она заботится о государстве, участь отдельного человека - даже знатного, солидного - не занимает ее, если на личность не проецируется государственных интересов,- мелок масштаб. Возможно, она не вмешалась бы в конфликт, хоть лей они друг у друга кровь из носу, если б не ценила Теодата как государственного, необходимого ныне их общей родине мужа. Аталарих в плохом состоянии, выборы не за горами, она очень ценит его как человека образованного, кто, как не он, может стать государем. Неужели невежественные вояки, которых развелось хоть пруд пруди, которые лезут, прут и наскакивают со всех сторон, могут сравниться с ним, эрудитом, человеком, сведущим в самых различных областях знаний, настоящим ученым? Кто нужнее: солдафон, прощелыга, от громового голоса которого начинают дрожать мелкой дрожью ливийские боевые слоны, или способный к аналитическому мышлению, тренированный, словно тело у атлета, мозг? Как хочет, может думать про себя, какого угодно мнения быть о себе, но пусть теперь видит ее отношение к нему и знает: преступно оставаться здесь дольше. Сидеть над свитками, в то время как родина нуждается в вожде,- неслыханное кощунство! Древние, которым он поклоняется, вели себя иначе, патриотичнее.
