С другой стороны, концепция несоизмеримости парадигм Т. Куна не дает возможности утверждать возможность существования одного единственно верного представления об объекте исследования.
Все это подрывает основы классической парадигмы рациональности, основанной, прежде всего, на каузальной причинности, и вызывает необходимость формирования постклассической теории рациональности. На роль таковой как раз и претендует конструктивистская научно-исследовательская программа. «Культурной предпосылкой классического конструктивизма, - пишет Н.М. Смирнова, - является кризис великих метафизических систем Нового времени (субстанциалистских конструкций мироздания) со свойственным им представлением о рациональности как лежащей в основе мира, которую Разум должен лишь обнаружить. ...Им на смену приходит более изощренная форма метафизики - поиск первоначала не в традиционном для европейской культуры смысле оснований бытия, а в базисном слое человеческого знания... В отличие от совместимого с научным реализмом умеренного конструктивизма, радикальному присущ своего рода методологический солипсизм - представление о том, что все, что мы видим, слышим, осязаем суть ментальные конструкции, созданные на основе ресурсов языка и социально заданных образцов восприятия (когнитивных паттернов). В таком понимании исследуемая реальность предстает не как предшествующая познанию, а как онтологическая проекция культурно детерминированных схем, а как познавательной деятельности человека»[179].
Ставя под сомнение объективность и аподиктическую познаваемость внешнего мира, постклассическая постмодернистская парадигма указывает на границы человеческого разума, его возможные и желательные пределы вмешательства в окружающий мир, во многом для того, чтобы уберечь его от неконтролируемой экспансии преобразовательского инстинкта просвещенного разума[180]. «Мы живем в мире, который полностью сконструирован рефлексивно примененным знанием, и мы никогда не можем быть уверены, что любой его элемент не будет пересмотрен», - отмечает Э. Гидденс[181]. Тезис о том, что большее знание об общественной жизни, даже подкрепленное опытом, равносильно большему контролю над нашей судьбой, является, по мнению Э. Гидденса, ложным. Он, может быть, справедлив относительно физических явлений[182], но не универсума общественных событий. Расширение нашего понимания социального мира могло бы привести ко все более ясному постижению человеческих инстинктов и, следовательно, к возрастающему технологическому контролю над ними, если бы общественная жизнь была либо полностью отделена от человеческого знания о ней, либо это знание постоянно проникало бы в мотивы социального действия, производя шаг за шагом рос рациональности поведения в отношении специфических потребностей.
