— Если надо, Тихон, я и сынов тебе крикну на помощь… У меня ведь их шестеро…
— А у меня одиннадцать, — пробасила стоящая на Цветущем бугре Парасья, тоже огромная, как лесина. Сарафан у неё накрывал полбугра, и ромашки, лютики, васильки, вышитые на сарафане, сливались с теми, что росли на бугре, и от этого казалось: Парасья являлась продолжением земли. — И моих одиннадцатерых забирай.
Старуха кивала ей головой, а сама смотрела на Тишку:
— Ты не тревожься… Кликнем всех — все за правое дело пойдут… Ты же знаешь, там человека пытают, нельзя его в обиду давать… Это долг твой!
И длинный морщинистый палец Старухи вонзался в небо.
— Мы свой долг выполнили… А Федю Кирина не забыл? — напомнила Старуха о Поливанове. — Воротился с простреленными ногами, а долг… долг перед народами выполнил… Теперь твой черёд… Иди, Тихон, иди… И ежели чего, нам с Парасьей дай знать, мы своих созовём. Телеграмму-то шли на Выселки… Ты фамилию мою помнишь?
А он фамилии у неё и не спросил тогда, даже имени не узнал, и ему было стыдно признаться в этом.
— Так и телеграфируй… Выселки… — наставляла Старуха. — Мне принесут.
Теперь уже Парасья кивала ей головой, а ему говорила:
— Иди, Тихон, иди… Протяни другим народам руку на выручку.
Тишка уходил от них, перешагивая через кусты и деревья.
Безымянная Старуха, почему-то вдруг ставшая похожей лицом на Тишкину мать, махала ему рукой.
За плечами у него был вещевой мешок, и Тишка осязаемо ощущал его тяжесть. В мешке лежал каравай с напильниками. Но самым главным грузом в нём были ключи от оков. Тишка пел про оковы песню:
От Сантьяго до жаркой пустыни,
Вдоль бескрайних морских берегов,
К счастью тянутся люди простые,
Разорвавшие цепи оков…
Он удивлялся своей памяти. Ведь всего один раз прочитал эти слова на тетрадочном листочке у Алика Макарова, под наклеенным портретом Луиса Корвалана, — и запомнил. С Серёжкой Дресвяниным разговаривали о Фёдоре Поливанове, слов из песни не знал. А когда по-настоящему стало надо, запел:
К счастью тянутся люди простые,
Разорвавшие цепи оков…
Тишка миновал ложок с полыхавшей красными серёжками ольхой и оглянулся. Цвела вся земля, и от запахов кружило голову. Он вдыхал в себя хмель омолаживающейся земли и чувствовал, как наливаются упругостью мускулы.
Тишка ещё раз обернулся туда, где оставалось Полежаево. Лес присел, дал ему разглядеть родную деревню.
Из-за бугра на Тишку выжидающе смотрели сыны Старухи и Прасковьи-Илюшихи. Тишка попробовал их сосчитать и сбился со счёту — так много их собралось.
