— Нет, нет, что ты, я ведь знаю, ты не болтун… По забывчивости не сказал… — засуетился Тишка, боясь, что Серёжка обидится на него.
Но тот махнул рукой:
— Ладно. Хоть сейчас-то не ври.
И они надолго замолчали.
Перед вечером небо очистилось от облаков, и мороз взлютовал, заставил прибавить шагу. Было ещё светло, а над лесом уже выплыла краснорожая луна, вся в мглистом тумане.
— Ну, Тишка, не успеем до потёмок домой…
Да какие ещё потёмки? И птичьи наброды на снегу различимы. И красногрудые снегири вдалеке видны… А ольха вон в логу расфуфырилась, раскраснелась серёжками — глаз не оторвать. Разве в темноте углядели бы? Цветёт, и крепчающий мороз ей нипочём, как на солнышке, распушилась. Всё, теперь снежок не лежок, на весну повернуло.
Ребята поднялись в гору, ступили в лес: ещё два километра — и Полежаево.
Потёмки надвинулись по-зимнему споро, и, если бы не луна, Серёжке с Тишкой пришлось бы туго. А под луной полозницы на дороге текли словно два ручья, серебристые, с морозно тусклыми переливами. Иногда их перегораживали тени деревьев, которые казались торными тропками и зазывно манили в лес.
А впереди уже слышно было живую деревню. Пахло родным дымом. Неповторимо родным.
Документы, письма, свидетельства очевидцев
«Хунта боится солидарности народа. В Чили мы получали письма с детскими рисунками из Советского Союза. Эти письма прошли через почтовую цензуру. Несколько писем мы понесли отцу. Цензура лагеря тоже должна была посмотреть эти письма. Комендант лагеря Пачеко и его подчинённые, насмотревшись американских боевиков, решили, что рисунки — это план побега…
… В маленьких городах Чили едят кошек и собак. Люди продают всё, даже детские игрушки. В классе, где я училась, ребята падали в обморок от голода…»
Из рассказа четырнадцатилетней дочери Луиса Корвалана Марии-Виктории.
— Ну, Тишка, как живём? — спросил у сына Иван.
— Хлеб жуём, — в тон ему отозвался Тишка.
Иван захохотал, и Варвара Егоровна насторожилась: вот сейчас муж и проговорится — каким-нибудь боком, да зацепит посылку. Варвара Егоровна выскочила из кухни, где процеживала молоко, и застала в избе такую картину, какой давно уж не видела.
Иван сидел на кровати у сыновей. Тишка лежал ещё под одеялом, зевал, а Славка, накрывшись с головой, делал вид, что спит.
— Кончайте, кончайте потягушечки, — поторопила Варвара Егоровна. — В школу опоздаете.
До школы ещё было ой-ой как далеко — и умыться успеют, и позавтракать, и кровать прибрать, и в избе подмести, но Варвара Егоровна опасалась, что Иван затеет с Тишкой не тот разговор. Его ведь как бес подтыкает, он с Варварой-то Егоровной и то не раз начинал:
