— Как же так? — теребила Маша Рыбу. — Как же у тебя получаются такие рисунки?
— Не знаю, — смущалась Рыба, — сяду рисовать словно волна голубая куда-то несет…
Рисунки как бы возносили Рыбу над Машей и Бикулиной. Истинным солнечным ангелом, спустившимся с небесных сфер, казалась иногда Рыба. Закончив яростный спор или потасовку, Маша, готовая заплакать, и Бикулина, готовая растерзать Машу, переводили взгляд на Рыбу и… замирали, такое неземное спокойствие было в ее взгляде, такая мягкая углубленность сквозила в нем. Молчали Маша и Бикулина, дивясь Рыбе.
— О чем задумалась, дивчина? — дергала ее за руку Бикулина.
— Я вот не верю, что динозавры были уродами! — отвечала Рыба. — Не может этого быть!
— Плыви, плыви, Рыба, дальше… — вздыхала Бикулина.
Иногда, пообщавшись поочередно с Бикулиной и с Рыбой, Маша думала, что душа Бикулины — жестокий мир, где холодное синее самолетное небо. На недоступном горизонте белеют айсберги, над ними реет, раскинув крылья, какой-нибудь снежный альбатрос с маленькими глазами и с длинным острым клювом. Холодно, бесприютно в этом мире. Лишь изредка неведомая игра природы изменит его: заблестит все, засверкает, засияет — и кажется, будто теплее, вольнее стало, но… обман это! Все остается по-старому! У Рыбы же в душе пели птицы, цвели цветы. Добрые звери там бродили, взявшись за мохнатые лапы. Вечное солнце светило, но… не грело… Чуть теплое было, чтобы только-только отогреться. Нет, не нравился Маше и этот добрый мир! И добрый Рыбин дом, и сама добрая участливая Рыба были нужны Маше только после ослепительного холодного солнца Бикулины. Намаявшись, почернев в его ледяном, обжигающем ультрафиолете, находила Маша недолгий покой в теплом, добром мире Рыбы. Да, теплом, добром, но… равнодушном! Только вот рисунки Рыбы… Только они надолго запоминались Маше, а сама Рыба растворялась, таяла в слабом солнечном свете, и не будь Бикулины, не нужна была бы Маше Рыба…
Вот к каким умозаключениям пришла осенняя, гуляющая по Ленинским горам Маша.
Некоторые рисунки так нравились Маше, что она выпрашивала их у Рыбы на несколько дней и дома постоянно держала перед глазами. Однажды Машин отец обнаружил рисунки и тоже долго на них смотрел.
— Кто? — спросил. — Нарисовал?
— Рыба, — ответила Маша.
— Сколько ей лет?
— Сколько и мне.
— Она в художественной школе?
— Нет, в нашей.
Отец покачал головой, ушел куда-то. Потом вернулся, снова смотрел на рисунки.
— А ее родители, они что… Не понимают, что она, ну… — он зашевелил пальцами, подыскивая нужное слово, — очень способная? Что с ней уже все ясно? Что ей боженька уже дал работу — рисовать!
