Всеобщий хохот заплескался по раздевалке.
— Стегают, стегают! — кричали все кому не лень. — Ах ты, наша шалунишка, за что же тебя стегать, а?
— Неправда! — закричала Маша. — Это она! Это сегодня утром я с ней дралась!
Но не слушал никто. А одна девочка, вытащив из оставленного уборщицей в углу веника соломинку, уже бегала вокруг Маши, имитируя процесс порки. Маша схватила девочку за руку.
— Пусти, дура! — сказала та, но Маша уже успела заметить в ее глазах испуг и не отпустила. Первый раз в жизни Маша почувствовала себя злой и сильной, первый раз увидела, что кто-то ее боится. Едва успев осознать это, Маша забылась, растерялась, горячая волна зашумела в голове. Маша не знала, она это или не она хлещет девочку по щекам и всматривается, всматривается в испуганные, безумные глаза. Их растащили.
— Сумасшедшая!
— Дура!
— Кретинка ненормальная, шуток не понимаешь?
Слова эти вернули Машу к жизни. Белый лохматый голубь уже не кувыркался в голубом небе.
Снова тишина установилась в раздевалке. То на Машу, то на Бикулину смотрели девочки. Побитая тихо скулила в углу…
— Девочки! — вдруг сказала Юлия-Бикулина. — Это я виновата! Я наврала… Никто ее, конечно, не стегает… Действительно мы с ней утром немножко того… Да, Петрова?
И снова Маша почувствовала, что слезы закипают в глазах. Снова в третий раз за сегодняшний день приготовился поплыть окружающий мир.
— Бикулина ты… Ты… Бикулина…
Происходило невероятное! Маша в изумлении смотрела на ненавистную еще секунду назад Бикулину и чувствовала, что… готова простить ее! И это было необъяснимо! И это было легко, словно тяжелый слезный камень таял в душе и на чистых теплых склонах появлялась зелененькая травка. Маша чувствовала, как щекочет, как ласкает душу эта нежная травка прощения. А слезный камень тает, тает…
— Мир, Петрова? — спросила Бикулина.
Маша всхлипнула и выбежала из раздевалки.
И вот сейчас, спустя несколько лет, осенняя, умудренная, влюбленная в Семеркина Маша-девятиклассница смахнула слезы с глаз, вспомнив этот давний случай. «Позор! Позор… — стыдилась Маша саму себя. — Как же это получилось? Как же это получилось?» Она поравнялась с человеком в накинутом на плечи белом пальто — при ближайшем рассмотрении пальто оказалось накидкой — и в оранжевой феске. «Это турок!» — решила Маша. Табачный аромат мешался с кофейным. У турка были веселые, круглые, как у попугая, глаза и густые черные усы. Он что-то напевал вполголоса, но слова цеплялись за усы, и мотив нельзя было разобрать. Еще больше удивилась Маша, увидев у турка на животе золотую цепочку, опускающуюся в карман. Блеснула цепочка. Листья летали в воздухе парами, тройками и четверками. «Словно живые, — подумала Маша, — словно парочками и семьями гуляют…» Ей вдруг сделалось необыкновенно хорошо и весело. Бикулина, их долгие отношения показались точно такими же осенними листьями — пролетели, и нет их! Захотелось утвердить, упрочить эту независимость. И турок, пришелец из неведомого восточного мира дымящихся кальянов, благоухающих снадобий, строгих фесок и белых верблюжьих накидок, оказался как нельзя кстати.
