Л. Троцкий. БОБЧИНСКИЕ В ОППОЗИЦИИ
В почтовом ящике «Освобождения»[22] (N 9) г. Струве[23] жалуется одному из своих корреспондентов на «непонятную враждебность, проявляемую некоторыми революционерами».
Намек слишком ясен. Но нам, в свою очередь, непонятна «непонятливость» г. Струве. Мы всегда указывали и готовы указать еще раз, что наша «враждебность» направлялась лишь на ту часть гражданской души г. Струве, которая служит приютом филистерскому политиканству и политическому филистерству. Когда же г. Струве говорит голосом честного гражданина-демократа, мы всегда готовы его приветствовать.
Но к крайнему ущербу для собственной политической физиономии и к великому вреду для дела, которому он хочет служить, г. Струве не находит в себе отваги отказаться раз-навсегда от роли литературного представителя земско-политического Massigkeitsverein'а (общества воздержания) и уверенной ногой стать на единственно-возможный, т.-е. революционный путь освобождения родины.
Г. Струве тяготеет к тяжеловесной земской оппозиции. Тут еще нет греха. Но чем авторитетнее «Освобождение» в земских сферах, тем обязательнее для его редактора выступать со словом решительного осуждения в тех случаях, когда обслуживаемые им земские деятели пытаются упрятать свои гражданские чувства в расщелины междуминистерских столкновений.
Г. Струве энергично полемизирует с «Моск. Вед.», которые, глумясь над суджанским уездным комитетом, уподобляют его деятелей Добчинскому и Бобчинскому. "Если г. Евреинов[24] – Добчинский, – восклицает г. Струве, – то что же такое объявленный ему Высочайший выговор?"
Говорят, что истина нередко открывается через младенцев. По-видимому, иногда также и через юродивых злецов.
Потому что «Моск. Вед.», уподобляя г. Евреинова Добчинскому, поразительно близки к истине. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать рабье послание «почтенного земского деятеля» министру финансов>{8}.
"4 августа. Ст. Вилейки, в ожидании поезда.
Ваше Высокопр-ство, глубокочтимый Сергей Юльевич!
Чтобы указать, что я не был голословен, когда говорил Ваш. Высокопр-ству, что при тех условиях, в которые ставит местные комитеты Мин. Вн. Дел, невозможно работать, позвольте Вам послать вырезку из газеты «Русск. Вед.» о заседании Пензенского губерн. ком. и Сарат. уездн. Из этого отчета Вы изволите усмотреть, что губернаторы не позволяют поднимать общих вопросов (то же самое было в Курском губерн. ком.), и уезды с ретроградами во главе занимаются лишь изысканием мер упрятывать полегче мужика в тюрьму. Очевидно, что при таких условиях Особое Совещание немного узнает об общих нуждах сельскохозяйственной промышленности, и великое серьезное дело (Вами прекрасно задуманное) может окончиться ничем, или очень малым. Мин. Вн. Дел поставил мне в вину, что я в уездном комитете поднял общие вопросы, которые не входят в виды правительства; но ведь общий вопрос о нуждах сельскохозяйственной промышленности поставлен Особым Совещанием и его председателем. Кто же эти лица, как не то же правительство? И разве Ваше Высокопр-ство не такой же представитель высшего правительства, как и другие министерства, и почему Ваши требования для нас менее обязательны, чем неизвестные для нас желания других? Здесь кроется, очевидно, недоразумение, и мы за это платимся, а нам вместе с тем видно очень ясно то плачевное положение, при котором приходится жить в провинции. С одной стороны, запуганное и запугиваемое, вынужденное к молчанию, общество, с другой – разнузданная кучка анархистов, ничего не боящаяся, даже виселицы, и между ними мечущееся Министерство Внутр. Дел, бесплодно ведущее борьбу с этой лернейской гидрой. Зловредной кучки мы, мирные земледельцы, боимся не менее Министерства Внутр. Дел. Все эти убийства, волнения и погромы не дают мирно трудиться и даже жить спокойно. И вот, едва на сделанный правительством же запрос я и наш уезд хотели правдиво ответить, – что тормозит нашу жизнь и, главное, наше занятие, сельское хозяйство, – как поднялись громы и молнии на осмелившихся сказать правду.
