Он прочел бы в душе имя Той, Которая выше херувимов и серафимов – идей – ангелов, – потому что Она – идея вселенной, Душа мира, Которую Вл. Соловьев называет Софией, Премудростью Божией и Которая воплощает Божественный Логос… К Ней обращены средневековые гимны: «Mater Dei sine spina – peceatorum medicinal…»
[18] К ней и теперь обращены гимны:
И в пурпуре небесного блистанья
С очами, полными лазурного огня[19],
Глядела ты, как первое сиянье
Всемирного и творческого дня…
Что есть, что было, что грядет вовеки,
Все обнял тут один недвижный взор…
. . .
Все видел я, и все одно лишь было,
Один лишь образ женской красоты.
Безмерное в его размер входило…
(Соловьев)
Облако светлое, мглою вечерней
Божьим избранникам ярко блестящее,
Радуга, небо с землею мирящая,
Божьих заветов ковчег неизменный,
Манны небесной фиал драгоценный,
Высь неприступная. Бога носящая!
Дольний наш мир осени лучезарным покровом,
Свыше ты осененная,
Вся озаренная
Светом и словом!
(Петрарка)[21]
Но Лермонтов не воскликнул:
Знайте же, Вечная Женственность ныне
В теле нетленном на землю идет!
(Соловьев)
Личная неприготовленность к прогреваемым идеям погубила его… И в конце концов:
А жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг,
Такая пустая и глупая шутка!
Тем, кто не может идти все вперед и вперед, нельзя проникать дальше известных пределов. В результате – ощущение нуменального греха, странная тяжесть, переходящая в ужас. Прозрения вместо окрыления начинают жечь того, кто не может изменить себя. «Вот грядет день, пылающий, как печь» (Малахия)[22], – в душе мага. Обуянный страхом, он восклицает, обращаясь к друзьям:
Что судьбы вам дряхлеющего мира!..
Над вашей головой колеблется секира.
Ну что ж? Из вас один ее увижу я…
(Лермонтов)[23]
Быть может, он видел секиру, занесенную над собой? А вот уже прямо:
Не смейся над моей пророческой тоской:
Я знал – удар судьбы меня не обойдет.
Я знал, что голова, любимая тобой,
С твоей груди на плаху перейдет!
(Лермонтов)
И это писано в год дуэли – того удара судьбы, которого, быть может, и нельзя было обойти Лермонтову[24]. Он увидел слишком много. Он узнал то, чего другие не могли знать.
Такие люди, как Лермонтов, называемые светскими писателями-демонистами и о которых в Писании сказано, что они – беззаконные, – такие люди подвержены беспричинной тоске и ужасу… «Свищущий ветер… или незримое бегание скачущих животных, или голос ревущих… зверей: все это, ужасая их, повергало в расслабление. Ибо весь мир был окутан ясным светом и занимался беспрепятственно делами, а над ними одними была распростерта тяжелая ночь, образ тьмы, имевшей некогда объять их,
