Но это противоречие между богословием и моралью упраздняется, когда мы читаем Ветхий Завет в его изначальном контексте, не пытаясь найти в нем новозаветную этику во всей ее полноте. Фактически и сам Новый Завет нередко противопоставляет пути Ветхого Завета путям Иисуса Христа (Евр 1:1–2) и говорит о первых как о «тени» подлинной реальности (Евр 10:1). Быть может, здесь уместно упомянуть еще одну знаменитую фразу Нового Завета: «видеть как бы сквозь тусклое стекло» (1 Кор 13:12). Прообраз всегда туманен по сравнению с реальностью, тень не столь ясна, как отбрасывающий ее предмет. Почему мы должны верить в то, что образ Бога в Ветхом Завете столь же ясен, как и в Новом? Сам Новый Завет из практических соображений отрицает то, что Ветхий Завет содержал полноту откровения, одновременно утверждая, что ветхозаветная вера основывалась на вполне надежных свидетельствах (см. Ин 5:46–47).
Из всего этого следует, что если мы хотим понять Ветхий Завет, мы должны реально посмотреть на себя, хотя многим консервативным христианам это трудно сделать.
Возвращаясь к представленному выше прологу Ветхого Завета, я хотел бы высказать предположение, которое основывается на свидетельстве Книги Бытия: знание Авраама о Боге было крайне ограниченным. Он был великим мужем веры и действовал на основе тех свидетельств, которые имел. И хотя его знание о Боге было ограниченным и он порой был неверен даже и этому знанию, он по праву занимает свое место среди великих героев веры. Об его отношениях с Богом ярко свидетельствует повествование главы 22 Книги Бытия, где Авраам готов принести в жертву Исаака, сына обетования. Хотя это же самое повествование содержит проблему для «возвышенного пути» чтения Ветхого Завета. Библейские повествования о дальнейшей судьбе Божьего народа ясно говорят о запрете на человеческие жертвоприношения. Если Авраам знал, что такие убийства греховны, как мы можем видеть веру в его согласии сделать нечто дурное? Такой подход делает и Авраама, и нас самих непоследовательными. А что если Бог явится мне сегодня и попросит меня пожертвовать моим ребенком? И как я пойму, что это голос Божий, когда сам Бог ясно говорит мне, что такие жертвоприношения греховны? Или он пожелает, чтобы я ради послушания Богу не послушался Бога? Совсем нет.
Объяснение загадки заключается в том, что Авраама, вероятно, окружала культура, в которой принесение в жертву своего наследника считалось самой драгоценной жертвой богам изо всех возможных. И только такое культурное окружение могло стать основой для этого испытания веры. Интересно, что при достаточно широкой интерпретации этого повествования мы найдем в ней самый центр евангельской истории. Фактически Бог здесь является Аврааму и говорит ему: «Авраам, я ценю твою верность, но ты не можешь принести в жертву сына. Только я могу отдать моего сына. Я позаботился о жертве, — оглянись, она рядом». Не то же ли самое Бог говорит у креста? «Жертвоприношения от рук человеческих не помогают — я сам приготовлю жертвенный дар, который принесет мир». Понимал ли Авраам все это? Да, но как сквозь тусклое стекло, вероятно, не во всей полноте. Я думаю, именно об этом говорит нам Быт 22.
