Городовой отпускает и юношу, и девицу.
Заметка эта вовсе не вопль и не плач так называемой обличительной гласности, а так себе, анекдот. В наше время и взятке иной будешь больше рад, чем другой «честности».
Эта маленькая бесчестность (которую мы, однако, не хвалим все-таки) бедного городового par contrecoup какому-то внезапному напомнила нам одну великую честность. Один наш знакомый, с год тому назад, говоря с беспокойством умеренного европейца о нигилистах, рассказывал нам: «Опасно то, что многие из них честны»… И рассказывал следующую историю. Жил несколько лет тому назад в Петербурге один молодой революционер. Жил на 10 рублей каких-нибудь в месяц; питался ужасно, спал Бог знает где и как и писал большой mémorandum о неправдах властей и о том, что надо сделать. Кончил и представил его прямо начальству. Записка была более чем нецензурна, конечно; она была безумна. Его стали судить. Он все называл по имени и над всем ставил точки.
Судьи, тронутые его благородством, уговаривали его приватно не признаваться, напр., на суде, что он в Бога не верит и т. д., что это несколько облегчит его участь. К счастию, он их не послушался и был наказан строже, чем они желали. «Si non е vero, e bene trovato». Давно ли в Европе смеялись, говоря: эти «испанские дела!» (т. е. ничего не поймешь). Не пора ли говорить «русские дела».
Быстро, быстро наше поступательное движение!..
Надо верить одной газете, которая в одном своем дифирамбе высшим властям все-таки упорно уповает, что дети, вероятно, наши увидят… какие-то дни лучшие или ясные (не помним). О, эти дни!.. О, это будущее!.. Лаврецкий обещал то же самое лет 20 тому назад молодому поколению; то молодое поколение состарилось или по крайней мере созрело… и ничего лучшего не видим пока, а все худшее… Почему же дальше будет непременно лучше? Кто это сказал? Лаврецкий был, в самом деле, честный человек: он верил, но ошибся. Тогда было простительно верить в какой-то привлекательный прогресс. А «Голос» тоже верит и ошибается… или он верит, но иначе как-то… Нам что-то смутно припоминается один знаменитый номер какой-то газеты после attentat Засулич… Тут и слезы, и гадкая (стилистически даже ужасная) речь Александрова, и пламенный фельетон какого-то Г… – не помню!.. И тонкая заметка, «что многое считаемое преступным в одну эпоху становится легальным в другую». Что-то о возвращенных декабристах, «которые участвовали вместе со всеми нами в легальном освобождении крестьян» и т. д.
