губы Лизы, как он смотрел на ленты ее шляпы, висевшей на ветке; вопрос Лизы: «желтый фиоль?» когда нянька рассказывала ей о мучениках христианства, страстную сцену между Веретьевым и малороссиянкой (а ведь они, как нравственные типы, несравненно ниже Инсарова и Елены!) и т. д. И мало ли таких картин, полных глубины и прелести, я отыскал бы, не выходя из круга ваших повестей. Ничего подобного не чувствуешь при всех самых страстных, самых драматических сценах «Накануне»; все они как будто сделаны с усиленным стремлением к простоте и вечным, коренным красотам страсти; но вместо всего этого вышло что-то избитое и механическое.
Но довольно об этом. Перейдем к Елене. «Искра» основательно осмеяла г. Дарагана за его моральность. В самом деле, чем Елена не пример, как сознательное начало в душе автора?.. Она пример во многом, и смешно упрекать вас за то, что она почти без борьбы пошла к Инсарову, сама отдалась ему, бросила вялую мать, безпутного отца и всю ту скуку, которая может овладеть в Москве незанятым практически человеком. За что же тут осуждать? Да вы это-то и хотели сказать; вы хотели сказать: «смотрите, она не борется, она так насквозь прониклась своим идеалом, что, увидав Инсарова, подумала: «вот он!» Чем это не высокий тип своего рода в сознании автора? Это шаг вперед. Прогресс можно сравнить с падением на берег морской волны: предметы, которые остались на берегу, не уносятся обратным движением, и человек, мимоходом, не ныряя, может, если хочет, поднять их… Все усилия реакции не сотрут с лица земли осадков прогресса. Нам, русским, все равно, что «Джейн Эйр», что «Лукреция Флориани»; нас не обманешь надеждами на филистерские спасения и на брачные окончания всех английских романов, которым, во что бы то ни стало, хочет верить английская публика; мы любим подобные явления, как один из лучших элементов жизни; но мы столько же любим непрочность и перерождение всех вещей, и никакой односторонний идеал не насытит наше разбегающееся воображение. Бесцветность нашего прошедшего открыла нам глаза и, Бог знает, есть ли в нас что-нибудь такое, что бы мы сочли безукоризненным… Мы готовы действовать, если уж надо, но никто не заставит нас искренно уважать деятельность больше созерцания, хлопоты больше мышления. Что же за беда! Видно, так надо. Быть может, на этой «Tabula rasa»[2] лучше расцветет (на время, конечно, как и все!) без борьбы все то, что с воплями и слезами приобреталось в других местах – не только расцветет, но уже и расцвело там и сям в тайниках семейных дел… Моральные сентенции г. Дарагана вполне стоят сравнения с «savon pudique»
