для этой
особой национальности больше свободы и прав; везде хотят «поднятия национального духа», интригуют, борются, восстают, ведут войны, льют кровь, приносят всякого рода жертвы или за полное
государственное освобождение наций, или, по крайней мере, за больший простор этому
национальному духу. И что ж выходит?
Прежние государства, построенные
сознательно, отчасти на праве божественном, отчасти на праве насилия (или завоевания) и
отчасти только на языке и племени, – эти государства были в высшей степени национальны по независимости мысли, оригинальны по роду учреждений и обычаев, по силе даже государственного патриотизма своего. Теперь государства, служа сознательно и преднамеренно национальному началу, служат, в сущности, космополитизму. Победители и побежденные служат ему одинаково… Пруссия и Франция до последней войны по быту и духу
были менее сходны, чем теперь. Освобожденные болгары были
национальнее, т. е. своеобразнее «под турком», чем под своей
бельгийской палатой.Итак, служа принципу чисто племенной национальности, мы способствуем, сами того не желая и не сознавая, космололитизму. Уравнивая права и степень свободы всех наций, мы способствуем слиянию их быта, сначала в верхних слоях общества, а потом и в низших… Национально-политический принцип, проведенный в жизнь где оружием, а где переработкой учреждений, является на деле лишь новым и могучим средством космополитической, т. е. антинациональной, демократизации Европы… Все равны, все сходны, все родственны…
Одни успехи и одни неудобства; схожие уставы – одинаковый быт; сходные вкусы – сходное искусство; сходная философия жизни – одни и те же требования, одни и те же качества и пороки, однородные наслаждения и однородные страдания… Везде суд присяжных, везде конституции, везде пар и телеграфы, везде аграрный вопрос и стачки рабочих, везде открытая борьба капитала и труда, везде французская мелодрама, итальянская опера и английский роман…
Не в том здесь дело: находим ли мы полезным или вредным для человечества этот особый вид или прием процесса всеобщей демократизации, процесса, надевшего на себя в этом случае весьма лукаво и ловко национальное одеяние… Дело в том, что нам хотелось только назвать вещь по имени, разобрать эту хитрую загадку…
В <18>50-х годах, даже несколько позднее, и наши русские славянофилы, и западные мыслители сходного с ними взгляда могли еще думать, что «подъятие славянского духа», желаемое «сближение славян», освобождение югославян от власти иноверной, – одним словом, что большая против прежнего
