прав и обязанностей,
легкая отчуждаемость недвижимой собственности и более быстрый против прежнего переход ее из рук в руки, излишнее облегчение
передвижений и вообще ни для чего
серьезного не нужная быстрота сношений и, вследствие всего этого,
однообразие быта, понятий, характеров, однородность вкусов, привычек, потребностей и даже
претензий без всяких на эти претензии
особых прав мистических, родовых,
октроированных или приобретенных
действительно высшими дарованиями, – вот картина нынешних
ассоциационных и стремящихся к однообразному расторжению обществ. Тут два спасения: во-первых, какие-то искусственные и беспощадные железные крюки администрации; во-вторых, сохранение всех тех
неравенств и всех тех
неравноправностей, которые можно еще сохранить дружными усилиями,
дабы сберечь их к тому времени, когда теория (всегда практике государственной предшествующая), умудренная печальным опытом истекающего века от 1789–1882 гг., например, не отвергнет окончательно и на целые века ныне отживающий
утилитарный идеализм и не возвратится снова к более сообразному с законами социальными и психологическими
мистико-реалистическому строю. Франция – передовая страна прошедшего – в конце XVIII века водрузила первая это знамя утилитарного идеализма, который, кроме разрушения и машин (тоже страшных орудий общего расстройства), ничего не дал; приятно было бы мечтать, что Россия, во главе какого-нибудь Восточного союза, решится перефразировать отживший возглас: «равенство, свобода, братство!» следующим образом: Да! конечно…
братство… но только о Христе; т. е. братство как можно менее равных и однородно поставленных… (даже и
в продаже и купле вовсе не особенно свободных и равноправных) людей.
В это новое созидание должно, конечно, войти многое из сохраненного, как вошло много старого, сохраненного от Эллады и Рима в новое созидание Византии (1000-летней) и романо-германской Европы.
Теперь, до разрешения Восточного вопроса, надо одно – подмораживать все то, что осталось от 20-х, 30-х и 40-х годов, и как можно подозрительнее (научно-подозрительнее) смотреть на все то, чем подарило нас движение 60-х и 70-х годов.
Вот какими общими мыслями я руковожусь, когда думаю о наших окраинах.
Пестро и не слишком подвижно – государственно; однообразно и очень подвижно – не государственно. Дело не в однородности, а в высшем единстве власти и духа.
2) Вы[2], кажется, произнесли слово «справедливость», говоря об «остзейцах».
