В общем, было нам о чем говорить и о чем молчать.
Пришли Володя и Ада на последнюю прощальную выставку работ отца – это было и мое прощание перед отъездом. И держались они как бы в тени: им все казалось, что их присутствие может навлечь...( «тебе предстояла таможня...»– напишет она вдогонку. Я храню это «письмо вдогонку» – вот уже сколько лет. Письмо от Ады и Володи).
Что навлечь, почему?
Кордон милиции я увидела еще издали. Возле спуска в низину, – к стене, к комплексу Памяти, – милиционеров особенно много. Сгрудились. Не пройти. В воздухе повис рев машин, еще какой-то надсадный гул – звук катастрофы. Что это?
«Давайте, проходите. Я сказал, не задерживайтесь». Милиционер разве что не замахивается... « Вы по какому понимаете?»
Если бы услышала выстрелы, – не удивилась бы.
Акция. У меня она ассоциируется с одним: с Бабьим Яром.
Низина. Холмы вокруг. Кладбище. Что там ревет? Акция. Уничтожение.
Потом мы узнаем, что работал насос, качающий цемент – заливали изображения на Стене Памяти: история Киева и киевлян в рельефах – многолетний труд Ады и Володи.
Рядом, через дорогу перейти, – старые домишки. Там живут люди, которых я знаю: они ухаживают за могилами. Фамилия известной мне пожилой пары – Розенкранц. У них свои счеты с властями: рассчитались за фамилию. Много лет провели в Северном Казахстане. Вернувшись, поселились подальше от людей, в старой развалюхе. Жили огородом и грошами за услуги. Они немногословны: с такой фамилией многословными не бывают. Даже молчать опасно, не то, что говорить...
– Один образованный такой спросил: «Это что за шекспировские штучки?» Причем здесь какой-то Шекспир?
– Что случилось? – спрашиваю у Розенкранца.
– Ничего не случилось. Советская власть случилась.
Теперь я это вспоминаю, как яркую речь (для Розенкранца это и длинно, и громко). Были это 80-е. Советская власть себя еще хорошо чувствовала. Еще в прежнем контексте.
И снова голос Розенкранца: «Кто такие? Не знаю, кто. Они давно ходят. Похожи друг на друга. Одеты похоже. Машины пригнали давно. Готовились... Хотите посмотреть? Верхушку стены видно».
Не хочу.
Сейчас об этом и фильмы сняты, и рассказы писаны, и эссе, и много чего другого...А тогда... Розенкранц – мудрец: «Я в памятниках разбираюсь. Это мой хлеб. Разрушить можно. Ума не надо. Но ты ж пойми, что разрушенный он – все равно памятник. Еще больше памятник».
Понимаю.
Этот день дал мне узнать еще об одном памятнике. Непостроенном.
