да, а Такид
а. Посмотришь: таки да! Но все это байки. Главное, что вот сын есть...
Столько лет прошло... Тогда я еще ничего не знала об этом человеке – дяде Зяме Толкачеве – кроме того, что видела. Как многих других папиных друзей. И видела два альбома с рисунками, от которых холодело внутри. «Майданек» и «Оккупанты» (Освенцим). И слышала историю о том, как он, дядя Зяма, – художник Толкачев – с войсками освобождал эти места, прошел добровольцем всю войну, и, попав на территорию лагерей, на пустых бланках пропусков, взятых в комендатуре, сделал первые наброски. Потом он перенес рисунки на большие листы бумаги.
Потом их издали поляки. Потом начались неприятности, которые длились столько, сколько помню Зиновия Александровича. Беспрецедентно: художника судили – в суде судили!– за стиль работ, за то, что в художественной манере усмотрели...подражание... кому? Немецкому экспрессионизму... Интересно, кто был истец? Насколько помню, последствий этот суд не имел, кроме потраченных сил, нервов, времени, унижений и пр. И пр.
Я дорожу подаренными альбомами и надписями, адресованными моим родителям. И фотографией Зиновия Александровича – слава Богу, не затерялась в переездах.
Особенно значительной была для меня последняя встреча, случайная: пришла к нему по пустяковому поводу. Застала за работой. Видно было, что он недомогает и что настроение его – не самое лучшее, но работал увлеченно, показал стоящий на мольберте портрет, говорил о серии станковых работ, посвященных теме Шолом-Алейхема. И эта тема не нова: в папке, где хранятся альбомы, есть и буклет к выставке, посвященной 50-летию со дня смерти Шолом-Алейхема. С дарственной надписью моей матери: отца уже не было. Это 1966 год.
Тогда, в последнюю встречу, Зиновий Александрович вдруг заговорил о том, «с чего все началось». «Майданек» и «Освенцим» свои издать не торопились, иначе зачем было бы отдавать польскому издательству. Это само по себе уже преступление. Так это было расценено. А потом приехали варшавские коллеги – и сразу звонок из Союза художников. С требованием немедленно, сию минуту явиться в Союз. В партком. Не пошел, конечно. Пошел на следующий день. И началось...
Но дело, конечно, не только в этом. А в чем, Зиновий Александрович? «Не знаю,– говорит Толкачев.– Не знаю.»
Это было в конце августа 77-го года. В ноябре его не стало.
Потом, на вечерах памяти говорили, что он был одним из самых ярких художников своего времени.
