Я рада была видеть Вас, Полина Исидоровна. И рада сказать Вам еще раз: спасибо.
Речитатив и Ария
– Мама, он сирота.
На руках у сына крошечный котенок – зрелище, как говорил Иа-Иа, глядя на свое отражение в воде, ду-ше-раздирающее (из бессмертной Человеческой Комедии для детей под названием «Винни Пух и все остальные»).
Очень скоро котенок превратится в здоровенного кота, но пока...
– Мама, у него нет мамы.
Котенок остался в доме, но это еще не все. Через день Леня прибегает со двора:
– У него есть мама. Под лестницей живет. Полосатая, как он.
Еще через день:
– Нет, это не его мама. Он сирота. Она – самец.
А сколько радостей доставили нам всевозможные вывески...
– Мама, что такое...– Маша щурится на солнце и с трудом читает по слогам: «...и а-ку-шерства имени Крупской»? Крупская что, знаменитая беременная?
Бедная Крупская, думали мы, много лет проходя мимо института «... и акушерства имени Крупской». Нелепее не придумаешь.
– Мама, а кто такой Ида Рубинштейн?
(«Театр-студия имени Иды Рубинштейн»).
– Не кто такой, а кто такая. Танцовщица. Портрет. Серов... Стоп. (Откуда она знает?).
Помню три ступеньки вниз, на склад художественных материалов, в полуподвал, где всегда пахло растворителем и красками. Помню человека, который бесшумно маневрировал в лабиринте стеллажей, ящиков и рулонов; помню золотое облако из тонких его волос, которое плыло за ним, колыхаясь от движения; помню неизменную его готовность помочь; через много лет свидетельствую: приходила на склад с длинным списком странных наименований, и возле каждой строчки постепенно появлялись птички, птички...
– А как ты все это унесешь? Пакет – неподъемный…
Поскольку приходила я за материалами много лет подряд (это было моей почетной обязанностью – так я помогала отцу), то вначале ко мне обращались на «ты», как и надлежало, но затем настал момент, когда местоимения стали путаться: «как мы учимся?», «в каком мы классе?». Но все это тонуло в улыбчивости этого добродушного человека, а неблагодарные называли его заочно «Ида Рубинштейн». Почему – никто не знал. Но так долго и «никак иначе», что, приходя на склад, я мысленно повторяла-репетировала его имя, чтобы не дай Бог... Я и сейчас не припомню его настоящего имени, а вот «Ида Рубинштейн» въелось навсегда.
Однажды на складе его заменила жена. Звали ее Лариса Дмитриевна – в лучших традициях русской литературы, – но злодеи, все те же злодеи и неблагодарные, – почему-то назвали ее «Такида». Почему – тоже никто не знал.
