Мысли путаются, но пилот напрягает всю свою волю и продолжает думать:
«Что произошло с руками… Что это такое? А, это воздух… Воет воздух, который… — Мысль ускользает, но он снова нащупывает ее и, как вол, тяжело тащит дальше: — … Воет воздух, который врывается… врывается… снаружи. Очень холодно. Мне очень холодно. Откуда взялся воздух, ведь его не должно быть…»
Кажется, он вот-вот поймет что-то важное, очень важное, но оно не дается, ускользает, колеблется, уходит. Пилот дрожит от холода и напряжения. Он снова взваливает на себя непосильный воз и тащит его по рытвинам путающегося сознания:
«Холодно… В кабине очень холодно. У меня все замерзло… замерзли руки… Да, руки. Чего-то у меня нет. Чего-то не хватает… не хватает на руках…» «Перчатки!» — вспоминает он.
Он долго думает, что должен сделать с перчатками. Потом осторожно выпускает из левой руки штурвал, склоняется и начинает шарить по полу кабины. Ему неудобно, он боится неосторожно дернуть правой рукой штурвал и перевернуть машину, но упорно обыскивает пол. Наконец он находит под собой перчатку. Прижимая ее к бедру, он целую вечность пытается натянуть ее на одеревеневшие, пальцы. После нескольких неудачных попыток он справляется с этой задачей и начинает все сначала — теперь уже с правой рукой. Найдя и вторую перчатку, он откидывается на спинку сиденья и отдыхает.
Он чувствует покалывание в пальцах, перерастающее в боль. Но боль эта слабая и непонятная, она вызывает у пилота лишь мгновенное недоумение — это еще откуда? — и он тут же забывает о ней. Он уже привык к тому, что в его теле нет ни одной частички, которая не кричала бы о боли, и принимает боль в руках как нечто само собой разумеющееся. Зато сейчас он чувствует штурвал.
— Командир, как у вас дела? — слышит он голос штурмана.
— Ничего, лучше… — говорит он. — Штурман, почему мне ничего не докладывает стрелок? Я давно не слышу его.
— Со стрелком нет связи, командир…
— Так почему вы не свяжетесь?
— Я все время пытаюсь, командир…
— А… Ладно. Штурман… кем стрелок был до войны? — спрашивает пилот.
— Что-о?!
В голосе штурмана звучит изумление.
— Я спрашиваю, кем стрелок был до войны. Вы что, не понимаете?
— Не знаю, — растерянно говорит штурман. — Кажется, музыкантом. Или собирался им стать… А что?
— Ладно, — говорит пилот. — Ничего. Он и сам не знает, почему это спросил. Может, поточу, что это из того далекого, что называется жизнью…
