- Он бредит?- Никита повернулся к Гавриле.- Я его не понимаю.
Раненый вдруг пришел в страшное возбуждение, ноги его пришли в движение, он попытался встать, но тут же рухнул на канапе, схватившись за голову. Вынужденное безделье было для него непереносимо.
- Почему ты, ваше сиятельство, такой глупый глупец? Ты должен бежать, трюхать на своей карете что есть мочи, а ты со мной беседы беседуешь? Ты ее догонишь, помяни мое слово! Она знает, что ты в армии. Туда и поскачет, не заблудится... прямо к главному штабу. Дорожку туда протоптали...
- Я понял. Я поеду. Но как же вы?
- Не твоя забота. Я у себя дома. Лекарство только оставь,- он взял бутылку с водкой, сделал из горлышка большой глоток.- Ну иди же! Иди! Что стоишь пнем? Спасай фрейлину?
Спектакль, поставленный фортуной
Солдат погнал карету по той же дороге, по которой они явились в Познань. Может, и наивно было ожидать, что Мелитриса тоже воспользуется главным трактом, мало ли вокруг объездных путей, сколько же, сколько у большой реки малых речек и ручейков. Но растравлять душу в дороге подобными мыслями-.-лучше уж вообще дома сидеть! Из города карета выпорхнула птицей, и лошадей стегать не надо было, солдат только кнутом вертел да посвистывал, как соловей-разбойник. На таком веселье проскакали верст десять, дальше дело пошло хуже. Дорога вконец испортилась, да и лошади подустали.
- Это куда же они, некормленные, прискачут? - ворчал Гаврила.Человека вот эдак-то с утра не покорми да заставь бежать...
Никита вначале не обращал внимания на его бурчню, потом стал покрикивать - прекрати, и без тебя тошно, а потом сказал уверенно:
- Ты прав. Надо выпрячь лошадь. Я поеду верхом.
- А верхом, думаете, она очень шибко побежит? Здесь одна только приличная - коренная, а другие - одры. Услужил вам дружок ваш Белов, подсунул кляч и кучера-бестолочь.
- А кучер-то чем тебе не нравится? - воскликнул Никита и принялся стучать по передней стенке кареты, призывая солдата остановиться.
Тот, видимо, не слышал, дорога пошла под гору, и лошади стали набирать скорость.
- Снулый он,- торочил Гаврила,- и поговорить с ним нельзя. Но уж если рот откроет, то потом захлопнуть его никак не может. И такой срам из уст его льется! Людей он ненавидит, то есть все человечество! Всю земную народность. Говорит, все люди - воры. Потому, вишь, что у его прежнего начальника в Нарве дом обворовали. Все унесли и даже обои холщовые со стен сняли. А война, говорит, главное воровство. Воруют, говорит, вещи без весу и деньги без счету.
