— Ну что тушуешься? — сказал рябой, с бесцветными глазами (говорили, что он — исполнитель). — В канцелярию зовут.
Мишка, в чем был, шагнул к двери.
Через полчаса дверь в камеру открылась вновь.
— Вещи! — приказал надзиратель.
Облегченно вздохнув, Капитан и Родненький собрали немудреные Мишкины вещи — шапку, ботинки, ватник. «Оставьте полотенце», — шепнул я, помня об уговоре. «Отстань! И так ясно — живой!»
Им так хотелось верить!
Но я-то слышал: когда они положили Мишкины вещи на пол в коридоре, надзиратель открыл дверь в камеру наискосок и ногами впихнул их туда. Брезгливо, как вещи мертвеца или того, кто вот-вот получит пулю в затылок. Прощай, Мишка.
Жизнь или смерть… Задумывался ли я над тем, что ждет впереди Е. Владимирову, Е. Костюк и меня? Да. Порой казалось — жизнь. Прошло уже почти три месяца, как сидим в смертном коридоре. Расстрелять могли и раньше. Наши войска, освободив родную землю, неудержимо движутся на запад. Крах фашизма неизбежен. Близка Победа. И тогда — восстановление, будет дорог каждый человек.
Но столько же шансов имеет и смерть. Все мы судимы не первый раз, двое уже приговаривались к расстрелу. За сопротивление сталинскому режиму, который ныне силен, как никогда. За него, как утверждают, миллионы людей. Сколько же еще терпеть нас на земле?
Пришло время узнать. В конце марта 1945 года вызвали в канцелярию тюрьмы, объявили: «Расстрел заменить пятнадцатью годами каторжных работ».
Перевели в какой-то странно малолюдный корпус-пересылку. Лишь иногда слышал нарочито громкие голоса Лены и Жени, идущих по коридору в умывальную, и окрик надзирателя: «Тихо!»
Однажды выдали каторжную одежду с номерами и приказали готовиться в путь. По сути женская одежда мало чем отличалась от мужской: те же темно-синие гимнастерки и ватные брюки, телогрейки и бушлаты (зимняя форма), ватная шапка-«финка», едва закрывающая уши, рукавицы, портянки и ватные чуни — подобие бурок с толстенными резиновыми подошвами. Номера — от Б-505 до Б-507, пришитые на белых тряпках на лоб шапки, на спину и на колено брюк.
Замена расстрела каторгой поразила. Знали, что такая введена — для изменников Родины и предателей, карателей и палачей, сотрудничавших с фашистами. А мы при чем? Ни к одной из этих категорий мы не принадлежали.
И вот под ярким весенним солнцем по заснеженной равнине идут трое каторжников под конвоем. На южных склонах сопок, взломав наст, зеленеет стланик-кедрач. На северных, обожженных ветрами вершинах темнели лишь каменные глыбы. Даже якуты избегают этих мест: здесь не растет ягель — олений мох. А олени сбивают о камни копыта.
