— Эй вы, враги народа, не трогайте крупный лес! Айда рубить мелочь!
Бытовички рассчитывали, что 58-я сдрейфит. Они просчитались.
Измученные, издерганные женщины не отступили. Они тоже с топорами в руках двинулись навстречу уголовницам. Впереди других шла Женя Штерн, маленькая, худенькая, под мальчика остриженная женщина. Уголовницы отступили.
— Нуй жрите его, хоть весь. Все равно передохнете.
На другой день Женя захватила с собой в лес простыню. Она разорвала ее на полосы, сделала петлю, закинула ее на сук толстого дерева у штабеля, залезла на штабель, сунула голову в петлю и прыгнула вниз. Бездыханной вынули ее из петли, отвезли в больницу. Жизнь ей спасли.
ВСТРЕЧА С НАДЕЙ
Вернувшись из больницы в лагпункт, Надя прислала мне с трактористом записочку: «Притворись больной, от вас водят больных на прием в Эльген». На другой день я срочно «заболела». Отказавшись идти в лес на работу, я бегала по бараку, держась за щеку. Я симулировала, как могла. Меня отпустили в Эльген к зубному врачу одну.
На Колыме, в глубинных командировках, строгое конвоирование заключенных не соблюдалось. Бежать с Колымы было почти невозможно. Мы слышали о побегах, но беглецы или погибали от холода и голода, или возвращались обратно в лагерь. Позднее я сама видела безнадежно скитавшихся беглых.
Семь километров я шла по безлюдной и снежной дороге в Эльген. Сбиться с пути невозможно. Дорога, проложенная трактором, одна. По обе ее стороны целинная гладь снега. Ни тропы человеческой, ни звериного следа.
Хорошо было идти одной, чуть жутковато в неведомом краю, но после стольких лет пребывания на людях с неизбежными конвоирами за спиной… Торопило только желание поскорее встретиться с Надей. Я боялась — что-нибудь помешает.
Но все прошло удачно. Меня принял зубной врач. Потом меня пропустили в зону. Я разыскала барак Нади. В бараке никого не было, кроме приветливой старушки дневальной, которая сказала мне, что Надя ушла в каптерку. Я пошла туда. «Как же, — думала я, — узнать Надю? Как различить среди других?»
Открыв дверь каптерки, я увидела перед прилавком немолодую полную женщину. Лицо ее было одутловатым, до прозрачности бледным.
— Олицкая здесь? — спросила я.
— Катя! — И Надя уже около меня. Она сразу узнала меня по сходству с братом.
В бараке мы залезли на верхние нары. Мы смотрели друг на друга, говорили, умолкали и снова говорили…
Надя попала на Колыму раньше меня, в страшные времена гаранин-щины. Она в числе других женщин, осужденных по 58-й статье, отсиживала в карцерах 1 мая, октябрьские дни. При ней из бараков уводили людей на расстрел по расчету при поверке: «Каждый десятый выходи в сторону!» Гаранинщина — это время, когда люди сотнями умирали от эпидемий, замерзали в палатках и бараках, когда по дорогам двигались подводы с мертвыми, когда голые трупы с подвод сваливали в облюбованный тюремщиками овражек. Когда он наполнялся доверху, пригоняли заключенных притрусить его сверху землей.
