Женщины лежали на нарах и смотрели, как Рада убирает.
— Мы тоже раньше следили за чистотой, а теперь не можем, ослабели, и нас ни разу не водили в баню. — Мара начала плакать. Сначала потихоньку, потом громче, она захлебывалась рыданиями и билась головой о доски.
— Вот, опять началось. — Клавдия Ивановна взяла кружку воды и вылила Маре за шиворот, потом несколько кружек на голову.
Дежурный открыл «волчок».
— Ах, опять эта… — и отошел.
Мара затихла, ее укрыли бушлатом, и она уснула, изредка всхлипывая.
— С ней всегда после таких ночей истерики. Конечно, ей тяжело, у нее на «материке» ребенок. Но нельзя себя так распускать.
Рада вычистила камеру, даже стерла пыль с решеток. Никто за Радой не приходил и, наверное, никто не придет. Сколько ей здесь мучиться — неделю, несколько месяцев?
К вечеру сопки стали золотистыми, и один янтарный луч пробился в камеру. Рада потеряла всякую надежду.
— Я говорила, в Магадан вас не повезут. Уполномоченным нельзя верить ни единому слову.
Мара проснулась и сидела на нарах, обхватив руками острые колени.
— А может быть… — начала она.
— Все ясно, — отрезала Клавдия Ивановна, и Раде показалось, что она довольна, что Рада останется с ними и будет ждать своего часа. — Сегодня ночью можно будет спать, после этого всегда неделю-две можно спать, пока они не подберут новую партию.
Но Рада эту ночь не спала. Неужели ее отсюда не заберут? А впрочем, почему ее должны забрать? Чем она лучше других? Клавдия Ивановна — член партии и участница Гражданской войны, Мара — учительница, у нее ребенок. Разве у меня большее право на жизнь? Сколько еще придется ждать? Когда соберут следующую партию? На приисках не хватает тракторов, а здесь под их шум расстреливают людей. Сколько у них тракторов? Два? Четыре? И насмешливый, точно чужой голос подсказал ответ: когда тебя поведут, ты узнаешь, сколько у них тракторов!
Утро наступило сырое и мглистое. Несколько раз начинал накрапывать дождь.
«А во время дождя расстреливают?» — подумала Рада, но не решилась спросить.
У них еще оставались сахар и вчерашние пайки хлеба. Сегодня они все съедят, и начнется «трехсотка».
В полдень кто-то стал открывать замок.
— Вероятно, вас поведут к уполномоченному. Что-то очень быстро, я ждала вызова две недели.
Замок заело, и Раде казалось, что ключ поворачивается у нее в сердце. Наконец дверь открылась, и толстогубый вохровец, тот самый, что привел ее в камеру, ткнул в Раду толстым волосатым пальцем.
