Провожая его по вечерним пустынным улицам, Григорий с большим сожалением чувствовал, что желанной дружбы у него с Лешкой не получится.
Прихода зимы ждали со дня на день, и она пожаловала ночью, когда поселок спал. Первое, что увидел, проснувшись, Григорий, это куст сирени под окном — нахохлившийся, взъерошенный, с распущенными крыльями — ни дать, ни взять, их белый петух перед дракой. Не одеваясь, поковылял к окну. Григорию показалось, что и дома, и деревья стали ниже и плотнее прижались друг к другу.
«Чтобы согреться, наверное», — подумал он.
Хотелось выйти во двор, не завтракая, потом спохватился: придет мать, увидит нетронутую еду — быть нагоняю.
Долго искал в сарае лопату и, не найдя, стал прилаживать к старому черенку фанеру. За этим занятием его и застала мать.
— Вот, мама, теперь у меня хоть работа появится настоящая, мужская. Снег чистить — это, конечно, не машину водить, но все же...
— Ничего, сынок, всему свое время, И до машины доберешься, не торопись только.
Вечером пришел Лешка и, к удивлению, совершенно трезвый.
— Удивляетесь? — засмеялся он. — Так сказать, привычкам своим изменяю? А вы подождите. Я сам еще не разобрался — где привычка, где отвычка. Пошли бродить, Гришка!
— Иди, иди, Гришенька, — поддержала Лешкино предложение мать. — Снег-то у нас редкий гость. Хоть свежим воздухом подышите.
— Только, Леша, не пойдем к центру, — попросил Григорий, когда они вышли на улицу.
— Этого стесняешься, — ткнул Громадин в костыль. — Ты что? Их подцепил, чтобы от войны спрятаться? Или она сама тебя ими наградила?
Григорий промолчал.
— Мне без правой руки очень трудно, — остановился Громадин. — Но я своим пустым рукавом, как орденом горжусь! Не в пьяной драке он опустел... Хотя такие грешки за мной водятся, — снова весело рассмеялся Лешка. — Мы и с одной рукой еще повоюем. Вот смотри, дай костыль сюда. Да не надо два, рука-то у меня одна!
Ловко перехватив костыль, Громадин тут же вывел на снегу «Григорий Корсаков — паникер».
— А я и правой так не сумею! — искренне удивился Григорий.
— Ты думаешь, мы время зря теряем? — стукнул себя Громадин в грудь. — Вот посмотри, — протянул он записную книжку Корсакову.
Григорий перелистал ее. Почти вся книжка была заполнена тем же почерком, какой он знал еще по школе.
— Это ты левой?
— Тренировка, брат, тренировка! — бережно спрятал Громадин книжку в нагрудный карман. — Ты думаешь, я только этим занимаюсь? — щелкнул он себя по горлу. — Когда расстроюсь — тогда только этим. Вот как сейчас, например. Пошли, что ли? — И рассмеялся, видя, что Григорий сразу помрачнел, насупился.
