Повести | страница 26



— На поминки это, — отвернувшись, чуть слышно пробормотал Касымов, — рис, мука там...

Григорий невольно остановился, схватился рукой за горло. Услышав слово «поминки», он по-настоящему понял, что произошло, только сейчас до него дошел весь ужас совершившегося...

А сегодня снова, как несколько лет назад, в доме Корсаковых стало тесно.

«Интересно человек устроен, — думал Григорий, встречая гостей у калитки. — И горе, и радость он обязательно должен переживать колхозом. Трудно одному...» Особенно обрадовался Григорий приходу Касымова.

— А вы совсем не изменились, Акрам Рустамович, — радостно тряс он руку директора. — Только вроде седины прибавилось.

— Какое там не изменился, — горько усмехнулся директор. — Пора совсем списывать...

И Григорий впервые понял, что этому всегда веселому человеку далеко не всегда весело. Просто должность у него такая, что нельзя выходить к людям с кислой физиономией. А сейчас выдали глаза, плохо спрятавшие затаенную боль.

Григорий еще не знал, что месяцем раньше пришло сообщение о смерти командира танка Музаффара Акрамовича Касымова, тоже одноклассника.

Мать, раскрасневшись, хлопотала у стола, усаживая гостей, пододвигая рюмки, тарелки.

Поднялся Касымов, поздравил мать с большим праздником, подошел к ней, к Григорию, чокнулись, поцеловались. Все зашумели, захлопали, потянулись рюмками к Корсаковым.

— А теперь, солдат, давай, рассказывай! Не каждому удалось вернуться... — Касымов поудобнее уселся, приготовившись слушать, и добавил: — Полсвета прошел солдат, есть что рассказать ему...

Нужно устоять на ногах

Теперь рассказать, конечно, было что. До того как надеть солдатскую шинель, Григорий не одно лето работал в совхозе, вступил в комсомол, закончил школу. Даже, кажется, успел влюбиться в Галку... А биографии у него не было! Он вспомнил, каких трудов ему стоило написать автобиографию при вступлении в комсомол, а потом повторять ее дважды — на школьном собрании и в райкоме комсомола. Оказалось, что оставленного им жизненного следа не хватает даже на страничку, вырванную из ученической тетради. И пришлось ему жизнеописание сводить к занятиям родителей до революции и после... О себе же он мог сообщить только год рождения, год поступления в школу, и то, что учится в восьмом классе.

Но пришло время испытаний, и у человека появилась биография.

Сейчас, наверное, тому же Григорию двойного тетрадочного листа не хватило бы. Только с чего бы он начал писать свою автобиографию? Когда она началась по-настоящему? Может быть, в тот день, когда по радио было передано самое страшное сообщение после смерти Ленина?