Бабушка, наверное, понимала, потому что тут же выпустила Мишку из рук, и он помчался по улице — без шапки и с незастегнутым полушубком...
«Вот здесь... Здесь... Это было здесь... — остановился Мишка возле плетня, из-за которого вчера раздался злой шепот. — Это было здесь... Здесь... Здесь...» — как в беспамятстве приговаривал Мишка, пробираясь между сугробами к дому.
— Тебе чего надо? — услышал Мишка хмурое, неприветливое.
Поднял глаза, увидел стоящую на приступках женщину, по самые брови повязанную черным платком.
— Ну, чего молчишь? Говори, зачем пришел? Чего надо? Говори!
Мишка знал, что пришел он сюда по делу, по очень важному и большому делу. Только как сказать о нем, как начать этот страшный разговор?
Но женщина, наверное, сама поняла, зачем пришел к ней этот бледный, трясущийся мальчуган, на глазах которого стыли и не могли застыть слезы. Потому что сначала дрогнул платок на ее лице, а потом — губы, посеревшие, крепко сжатые, но все равно добрые, как у мамы.
— Горе ты мое! — всхлипнула женщина и притянула к себе Мишку. — Так старые тебе ничего и не сказали? Ты ничего знать не знаешь, ведать не ведаешь, сиротинка горемычная? Да разве такое скроешь? Не сегодня-завтра все равно узнаешь! Что в селе, что у нас, на выселках, только и говорят об этом... Трудно мне, жалко тебя, парнишка, а говорить придется... Не мне, так кому-то другому... Шила в мешке не утаишь... Послушай меня, сынок, а потом поплачь громко! Поголоси, как на кладбище... Легче станет... Отца твоего партизаны повесили... Фашистам он стал служить... Полицаем заделался... Партизаны и повесили его возле околицы... Там он висит уже два-три дня, две-три ночи... Фашисты не снимают его... Вроде какое-то следствие ведут...
«Так вот почему бабушка вчера зажгла лампадку перед иконой...» — устало подумал Мишка.
...Когда он вошел в лес, было так же темно. Или это Мишка так долго идет уже? От Ягодных выселок до Мишкиного села — далеко... Тогда, летом, Мишка на Порохе и то почти целый день добирался... А сейчас зима, снежные завалы на дороге, и, главное, Пороха нет... Сколько же часов он идет уже по лесу? Был бы день, глядишь, по солнышку узнал бы, дедушка научил его этой премудрости... Да ладно, сколько бы не было, лишь бы дойти до села... Из сил бы не выбиться и с волками не встретиться... Дедушка говорил, что в большие стаи волки сбились, шалят по деревням даже... Только какие же это шалости, если они то овцу прямо в катухе зарежут или корову возле дома? Ох, как устал он! Присесть бы, хоть на минуточку... Но присесть нельзя... Присядет — потом уже не встанет, сил не будет... Тогда не дойдет до родного села... А разве можно не дойти?.. Трудно очень идти, снег в валенки забивается... Спать хочется... Сядь, прислонись спиной к сосне — мигом заснешь! Но садиться нельзя, это Мишка хорошо знает... Так люди и замерзают... Сядешь, сразу тепло станет, как на печке, и все... Разомлеешь и больше не встанешь уже... А Мишке необходимо узнать все как есть. Поэтому он ночью, таясь, убежал с выселок... Даже дедушка, который сам говорит, что у него — куриный сон, и тот не услышал, когда Мишка выскользнул из избы... Сзади, вроде, лошадь заржала?.. С трудом переводя дыхание, Мишка остановился. Показалось... Откуда тут лошади возьмутся? Волки одни и шастают по лесу в такую пору... Нападут — отсижусь до утра на дереве, без тени страха, равнодушно, про себя рассуждал мальчик, словно речь шла не о нем самом, а о ком-то далеком и мало ему известном.
