А еще через несколько дней и тоже утром бабушка внесла в хату большой узел и позвала Мишку.
— Ну-ка, смотри хорошенько, твои это вещи или нет? — строго приказала она, развязывая узел. — Только хорошенько смотри! — погрозила бабушка пальцем. — Не дай бог, проглядишь что, так хоть живой в могилу ложись! Совсем позору тогда не оберешься!
«И чего это она опять, как тогда, ночью, про позор говорит», — наклоняясь над узлом, подумал Мишка и тут же засмеялся от радости: в его новенький, еще ни разу не надеванный полушубок, купленный в «рост», были завернуты подшитые кожей крепкие валенки, из которых Мишка не вылезал всю прошлую зиму. Вот только шапка, заткнутая в валенок, была ему не знакомой. Это он и сказал бабушке.
Та, брезгливо сморщившись, взяла шапку двумя пальцами за тесемку и, держа ее подальше от себя, словно горящую лучину, вынесла в сенцы.
— Ну, чего уставился на меня? — сердито прикрикнула бабушка на Мишку, будто это он сам положил в свои вещи чью-то чужую шапку-ушанку. — Одевайся, возьми дедушкину шапку старую да сбегай до кумы Катерины! Попроси лекарства, она знает какого, а то я совсем занемогла, сама не дойду...
Мишка дважды не заставил себя упрашивать и тут же, накинув на плечи пахнувший лежалой кожей полушубок, с дедушкиной шапкой в руках, был за воротами, с наслаждением вдыхая терпкий, морозный воздух. Под ногами звонко похрустывал ослепительно белый снежок, морозец играл с Мишкиными ушами, небольно покалывая их невидимыми иголками. И вдруг, словно плетью по лицу, его стеганул чей-то злой шепот:
— У-у-у-у, полицайское отродье!
Мишка остановился, в растерянности оглядываясь по сторонам, увидел шапку в руках и неловко натянул ее на голову. Потом снова повел взглядом по выстланной снегом, словно саваном, улице. Он один был здесь — больше никого! «Значит, это сказали про меня? Значит, это я — полицайское отродье? Не-е-е-ет!» — проглотил Мишка рвущийся наружу крик, обхватив себя за горло обеими руками. «Не-е-е-ет! Этого не может быть! Не может быть! Не может быть! Не-е-е-ет! Не-е-е-ет!» — шептали его посиневшие губы, хотя Мишке казалось, что крик его несется над выселками, лесом, над дорогой...
Мишка не разжимал рук, они опустились сами и безжизненно повисли вдоль новенького, в первый раз надетого полушубка.
— Ой! — застонал он, чувствуя, что сейчас упадет, что его не удержат даже валенки, в которых раньше он мог спускаться с самых крутых ледяных горок. И шапку бабушка выбросила, потому что она чужая! Ведь полицаи тоже всех грабят, как фашисты!
