Женщины перестали плакать, но теперь заплакала бабка Неделя. Димитр увидел ее слезы через щель в плетне, услышал тихие всхлипы и удивился, почему она плачет — одна, средь бела дня, стоя в тени возле ворот Йордана-цирюльника. Ему не виден был ее палец на правой ноге — может, она тоже разбудила какой-нибудь спящий камень? Ничего, бабушка Неделя, успокоил он ее про себя, не плачь, сейчас все пройдет. Давай снова поиграем, вот он — ребеночек, а когда Рурка закончит стирку, я буду играть с ней, а ты будешь сидеть там, на сундуке.
— Тебя я тоже принимала, — сказала она ему однажды.
— Как принимала? — не понял мальчик.
— Да так — когда ты родился, я отрезала тебе пуповину, потом запеленала тебя и показала людям. Все село собралось во дворе.
Димитр тогда подумал, что каждый человек, перед тем как родиться, висит на веревке-пуповине под небом. Приходит бабушка Неделя, перерезает веревку, и человек падает в село — он родился. Потом его пеленают. Как только вспомнил Димитр о пеленках, ребенок у него в горле снова подал голос.
Он громко и нетерпеливо заплакал, Димитру еле удалось заткнуть ему рот. Бабка Неделя подняла голову, слезы у нее мгновенно высохли, глаза вновь засветились зеленым сиянием. Она направилась к плетню, но Димитр уже помчался прочь через огород. Выскочив на узкую улочку, кинулся к Барагану. Время от времени он останавливался, прячась за углами домов и заборов, и тогда ребенок снова плакал, а бабка Неделя снова шла на его голос. Димитр видел, как она, тяжело дыша, взбирается по крутым тропинкам и, шатаясь, спускается вниз, как один раз она поскользнулась и упала в колючки, но потом, поднявшись, снова пошла на голос младенца. Забыв о больном пальце и Рурке, Димитр, увлекшись игрой, провел бабку Неделю через весь Бараган. Затем перешел через овраг и долго водил ее по огородам, после чего пересек шоссе и оказался в местности Парцаля. Он был неутомим — и он, и ребенок.
Когда на обратном пути Димитр добрался до висячего моста Дачо, он спрятался в зарослях бузины и дикого перца, чтобы посмотреть, как бабка Неделя пойдет по мосту. Вскоре она показалась наверху. Еле передвигая ногами от усталости, она медленно плелась, опираясь на подобранную где-то палку. Платок сполз ей на лоб, сияние глаз угасло.
Бабка Неделя ступила на висячий мост и, сделав несколько шагов, остановилась. Мост только этого и ждал. Весело скрипнув, он запел свою песню и начал ее качать. Перила и доски завели свою мелодию. Димитр издал горлом младенческий плач, но мост заглушил его своей песней. Запел и овраг, бузина и дикий перец тоже подали голос, загудела басовито церковь, выводя мелодию с высоты — с золотого креста, где аисты каждый год вили гнездо. Песню подхватили дома, ограды, ворота — каждый своим голосом — густым или тонким, хриплым или мягким, зловещим или нежным, и у песни этой не было ни определенной мелодии, ни определенных слов, потому что не было у нее ни начала, ни конца. Мальчик тоже попытался было запеть, но голос его не слушался, и ребеночек исчез.
