— Спас! — позвала бабка Неделя. — А мне девяносто шесть стукнуло. Погляди, какие у меня ноги! Погляди!
Спас наклонился и взглянул на ее черные ноги с лиловыми буграми суставов, с темными вздутиями вен, наполненных кровью.
— Видишь, какие они?
— Вижу.
— Еще хожу, — промолвила бабка Неделя. — Подошвы совсем стерлись, но еще хожу. И зубы стерлись.
Она не предложила ему посмотреть на ее зубы. Сжала рот, затем снова разжала.
— У меня восемь зубов, — сказала она.
Спас в этом не сомневался. Улыбнулся, словно перед ним был ребенок, хвастающийся, что у него выросло восемь зубов. Он тоже опустился на траву, и могилы вдруг показались ему живыми людьми, прилегшими отдохнуть во время жатвы в тенечке, закутавшимися в домотканые шерстяные одеяла, чтоб не простыть.
— А чем ты собираешься теперь заняться? — спросила бабка Неделя.
— Ничем. Я еще не думал об этом.
— А сыновья?
— При чем тут сыновья? Они живут в городе, у них есть жены и дети. У них своя жизнь.
— Ты не поедешь к ним?
— Нет, останусь здесь. Ишак мой жив?
Она засмеялась:
— Жив! Он такой же крепкий, как ты. Дед Иван взял его. Твой ишак возит мешки с зерном на мельницу: нам дают по двести сорок килограммов зерна, вот мы и мелим. Возьмешь его обратно, дед Иван отдаст. Но не будешь брать с нас дорого, слышь?
— Не буду.
— Не буду, не буду — знаю я тебя, опять станешь брать по два лева!
— Не стану!
— Увидим, — сказала бабка Неделя. — Слушай, Спас, ты больше не подавай голос. Сиди себе тихо-мирно, помалкивай, незачем тебе вылезать.
— Незачем, — повторил он.
— Помалкивай, говорю! — вновь посоветовала она.
Спас промолчал. Он уже привык молчать, не выдавать своих чувств и мыслей. Он смотрел на ноги бабки Недели и на руку, которая их потирала. Она была похожа на ноги, и сама бабка была похожа на ноги, но глаза у нее были зеленые и веселые.
— Знаю я тебя! — снова сказала бабка Неделя, потирая черную лодыжку. — С тех пор, как ты был крохой. И жизнь твою знаю, и родителей твоих, и сыновей. Ты лучше молчи, хоть и кровь твоя кипит. Нож еще носишь с собой?
Он сделал движение, словно хотел вытащить из-за пояса нож, но ножа не было.
— Буду носить, — произнес Спас, и глаза у него потемнели. — Как вернусь с кладбища, сразу возьму. Я спрятал его в нише ограды. Очищу от ржавчины и буду носить.
— Станешь носить, а тебя снова туда пошлют.
— Пусть посылают! Я сорок лет носил этот нож, его носил еще мой дед, когда переправлялся через Дунай. Ежели он им мешает, пусть посылают! Я человека им не убивал, только колол поросят и баранов, ты это хорошо знаешь.
