Он произнес ее имя так, как произносил тысячи раз, зовя из хлева или дома, или под каким-нибудь деревом, где она заворачивала взятую с собой еду или завязывала ремешки постолов, чтобы продолжать пахать, косить или окапывать, и в его голосе не было ни гнева, ни боли, ни печали, ни сожаления или сострадания-никаких чувств. Он произнес его так, как если бы сказал, что идет дождь или светит солнце.
Ясно было, что они лежали здесь, раньше него завершив свой путь, может, поэтому ему ужасно захотелось с кем-нибудь поговорить. Увидев сидевшую под черным кипарисом старуху, он направился к ней. Она подняла голову, и из-под надвинутого на лоб платка сверкнули два зеленых глаза.
— Ты кто будешь? — спросила она, прищурив глаза и приставив к ним козырьком костлявую руку, чтоб не мешало солнце.
— Я — Спас, — сказал он.
— Спас? — старуха открыла рот, чтобы лучше слышать свой голос и, услышав его, добавила: — Но ведь ты же там….
— Был там. — Он поддел носком тяжелого ботинка щепку, потом наступил на нее. Щепка затрещала.
— Был, говоришь, — сказала старуха. — А где ты сейчас?
Он с трудом ответил:
— Здесь. Я вернулся.
— Тебя выпустили иль ты сбежал?
— Выпустили. Я отсидел два года.
Она прикрыла глаза, словно подсчитывая годы, потом произнесла:
— Я знаю тебя, ты опять туда попадешь. Когда я тебя приняла и пеленала, ты лягался, как осел.
— Ты меня пеленала? — удивился Спас. Ему не верилось, что его когда-то пеленали.
— Я, я, а то кто ж еще? Помню, что это было в пятницу. Ты родился на Игнатов день.
Спас знал, что родился на Игнатов день и что бабка Неделя была его повитухой, но совсем об этом забыл. Она наблюдала за ним, все так же сидя под черным кипарисом.
— Тебе, должно быть, больше шестидесяти, — проговорила она.
— Шестьдесят один стукнул, — отозвался он.
— Еще молодой. Есть еще порох в пороховницах.
— Есть, — согласился Спас.
— Конечно, есть! Погляди на себя — настоящий богатырь!
— Богатырь, — механически повторил он.
Его жена и отец вдруг заговорили с ним, он их увидел, хотя не был совершенно уверен, что это именно они, а не какие-то другие люди, очень похожие на них. И сейчас их могилы оказались ближе к нему, чем когда он стоял возле них. Сейчас они превратились в живых людей с их глазами и голосами, одеждой и запахами и с другими голосами — голосами предметов и запахами предметов; и глаза людей и животных, их движения слились в одно целое, в золотое гумно, закружившееся перед его глазами, — в бег коней, в искры, летящие из молотилки, в сполохи золотистой мякины, в волны хлебного духа, в вихрь запахов лошадиного пота и нагретого зерна, во взмахи кнутов, сверкающие спирали вил, веялок, сит, в кружение большого решета, в круговерть зачатий и посевов, жатв и сбора фруктов, в перекрестный огонь быстрых взглядов…
