— Зачем тебе карты? Не губи напрасно время!
— Время? Как это я его гублю? Это оно меня губит. Протяну ноги, значит, окончательно погубило. Времени, Генерал, у меня много. Сначала я стал изучать английский по учебнику, но дело не пошло — очень уж у них легкая грамматика. Все вроде одинаково, а никак не различишь. Ну, думаю, раз такая легкая грамматика, значит, будет очень сложно. Не для меня это. И бросил. Я, Генерал, не дурак.
— Знаю, — отозвался я. — Мне это очень хорошо известно.
— Знаешь, — он опять засмеялся, и мне показалось, что смех у него счастливый, — думал я, чей я потомок, Генерал. Я такой гибрид, что ой-ой-ой! Помесь бай Ганьо и Хитрого Петра — мичуринский гибрид!
Мы оба рассмеялись и смеялись долго. Потом Спас сказал:
— Но есть и еще что-то. Третье.
— Что?
— Вот этого я не знаю, — серьезно ответил Спас. — Знаю, что оно есть, но что — мне невдомек. Говоря откровенно, Генерал, оно меня держит. Выпало мне, чтоб меня держало. Сколько бы опор я для себя ни сделал, если не оно — упаду.
— Ты с ним родился, Спас, — сказал я.
— Наверное, — согласился он. — Оно как корень. Я ступлю куда-нибудь, и оно в землю вонзается. Держит меня, чтоб я прямо стоял, и чувствую, как оно соки в меня вливает, силы дает. Ничто мне уже не страшно.
Спас умолк и вдохнул глубоко воздух. Лицо его приобрело прежнее хитровато-простодушное выражение. Он пригласил меня пойти к нему — посмотреть сад. Я отказался:
— В другой раз. — И пошел, оставив его одного, с корнем, пущенным в землю».
Генерал отложил листы. На лице его появилась странная улыбка — нельзя было понять, вопросительная она или одобрительная. И к затаенному смыслу этой улыбки, вобравшей в себя и радость, и страдание, прибавилось порхнувшее птичкой удивление — это дивное диво, поворачивающее людей лицом к истине и делающее их сильными и гордыми.
И наступил день.
Две яркие электрические лампочки освещали кучи кукурузных початков и сидящих около них людей. Слышался людской гомон и шуршание листьев кукурузы. Люди очищали початки от листьев и бросали их в большую общую кучу. За липами темнело здание сельсовета. К коновязи рядом с общинной конюшней, где раньше привязывали жеребят, прежде чем кастрировать, сейчас был привязан ишак Спаса. Он тоже пришел на посиделки.
Лесник ходил среди собравшихся, присаживался то здесь, то там, очищал несколько початков, обменивался с людьми несколькими словами. Это была его идея — вспомнить старые традиции, собраться, как раньше, на посиделки с коллективной очисткой кукурузы. Явилось много народу, почти все остававшиеся в селе, за исключением больных, расселись среди куч кукурузных початков и принялись их очищать. Тут не было любовных заигрываний, никто не отзывал свою зазнобу в сторонку, чтобы, торопливо прижавшись к ее губам своими молодыми горячими губами, сорвать с них робкий поцелуй. Люди сидели спокойно, время от времени перекидывались короткими фразами, раздавались и шутки, сопровождавшиеся смехом — не таким молодым и задорным, как раньше, но все же веселым, здоровым смехом.
