— Боже-е-е!.. — тихонько голосила бабка Неделя. — Зачем ты взял ее у нас, куда повел?.. На кого ты нас оставила, Мария, почему не сказала, что уходишь? Ох, какие у тебя холодные рученьки, Мария, слышишь, Мария, как притих твой дом, как притихли деревья и листочки… боже-е-е!
Сидя под навесом, мужчины слушали. В какой-то момент Спас зашевелился. Лесник произнес дрожащим голосом:
— Спас, не уходи!
— Хорошо, не уйду! — глухо отозвался Спас.
— Не оставляй меня, Спас! — сказал Лесник.
— Не оставлю, — еще глуше проговорил Спас. — Ты прекрасно знаешь, что я тебя не оставлю. А то… ну, что ты приезжал ночью на газике… что два раза вы меня туда посылали… оставим это, вообще про это не думай. Ежели я был бы на твоем месте, и я, наверно, послал бы тебя туда… — Спас умолк, потом добавил, тяжело дыша: — Когда я услышал ночью твой стук, подумал — это они, опять за мной, мало им, что я четыре года кормил своей кровушкой комарье, плотины строил… Как увидел тебя, сказал себе — вот он опять, мало ему, снова решили меня услать… а ты пришел один, босой…
— Не оставляй меня, Спас, — повторил как во сне Лесник.
— Не оставлю! — твердо заявил Спас. — Ты очень хорошо знаешь, что я тебя не оставлю.
Они замолчали и снова стали слушать причитания бабки Недели. Она поверяла миру истину о Марии и рассказывала притихшей Марии истину о мире.
Над стеблями помидоров показалась седая голова с белоснежной бородой. В очень белых, словно присыпанных мукой руках лежало несколько красных помидоров. Дед Стефан погрузил их в ведро с водой, а когда вынул, помидоры заблестели, как полированные. Он нарезал их старым ножом в голубую эмалированную миску, и она наполнилась на треть красным соком. Дед резал помидоры, а внук молча наблюдал, как когда-то, в давние времена, на бахче возле реки, где дедушка Стефан так сосредоточенно и спокойно делал овощной салат. Стоя в холщовых штанах и неизменных постолах возле стола, вынесенного на траву, дед пытался скрыть волнение и радость, вызванные приездом внука. Он налил в стопки ракию — желтую, маслянистую, специально сохранявшуюся в бочонке из тутового дерева. Стопки были в пятнышках от известковой воды, но ракия потекла в них, как подсолнечное масло, и скрыла пятнышки. Все сияло: медно-красное лицо старика, его по-детски голубые глаза, помидорный сок в миске, погоны на плечах внука. И маленький голубой домик, утопающий в пышной зелени, тоже весь светился и сиял.
Они сделали по глоточку. Дед Стефан держал стопку двумя пальцами, как держат покупную, городскую вещь, осторожно, чтобы не уронить или попортить, и внук, привыкший производить руками деловые, бесцеремонные движения, сейчас словно впервые заметил это. Нет, его дедушка всегда так относился к вещам — бережно, словно боясь выронить или поломать. Старик осторожно поставил стопку на стол, закусывать не стал. Его белые ладони легли на колени, а внук выпустил табачный дым, и синеватые колечки ласково коснулись рук старика.
