Улыбка прощальная ; Рябиновая Гряда [повести] | страница 71

С минуту я не могла говорить от волнения. Скрепилась, чтобы не расплакаться, и спросила, почему она не вернется на эту настоящую дорогу.

— У тебя же не семеро по лавкам.

— Не семеро, — уныло отозвалась Лара. Голос ее и глаза словно потухли. Она согнулась и опустила руки между колен. — Когда выходила, он так и сказал: чтобы только детей не разводить. Я за шутку это сочла: замуж — и чтобы детей не было. Все равно что весна пусть будет, а зелени, цветов не надо. Бездетные — это больные, паралитики, эпилептики разные. Может, оттого, что я детдомовская, потом вожатой была, полюбила ребятню. И вдруг — не разводить. Как о кроликах.

— Видела, что врозь глядите, а вышла. Или как в песне: «Лестью сердце покорил, подарками задарил»?

— Все было. Это еще когда я в Цететисе училась, на последнем курсе. Приехала на каникулы к дальней-предальней тетке. Петр и зачастил к нам. То цветы мне, то серьги с рубинами… Ухаживал — не знаю, у какой бы гордячки голова не закружилась. Когда мы к нему в гости, за стол усадит — чего только на нем нет! Шоколад, заграничное вино, черная икра — все, говорит, из торгсина. Квартира — подумаешь, что музей. Картины в золоченых рамах, в шкафу из красного дерева за стеклом— лиможский фарфор. Пол в коврах, ступаешь, как по воздуху плывешь. Что я до того видела? Голые стены в детдоме, потом в общежитии, вот и все. А тут чертог. Согласись — будешь его хозяйкой. Тетка зудит: выходи! Большой чин в пароходстве, собой видный, в делах оборотистый, какого тебе еще королевича ждать. У самого глаза масленые, мурлычет, русской красавицей зовет. Ты, говорит, для моего престижа будешь как сень пальмы для безвестного ручейка. Сдалась. Театральное ученье бросила. Поженились — и роем мужнина родня налетела. Отец, братья, дядья… До того ни одной души не видела, а тут они — каждый вечер. Гвалт подымут и все злобятся: того в руководство не выбрали, того чином выше не хотят ставить, у того сын на экзамене в институт срезался. Шушукаться начнут, как этого несчастного юношу все-таки протащить в институт, кому сунуть взятку, — не в армию же ему идти. Ну — жуки! — Лара возмущенно встряхивала кудряшками, а мне казалось, что это она играет роль недовольной.

— Шла бы назад, в общежитие, — сказала я. — Или… привыкла по коврам плавать? Та дорога не тянет?

— Что ее поминать, ту дорогу, — шепотом отозвалась Лара. — Сначала ребенок привязывал. Был он, мальчик. Только странное что-то: будто чужой. Умер от дифтерита. Поплакала, как если бы у соседей умер. Уйти решила. Куда? К режиссеру драматического торкнулась. Почитайте, говорит, что-нибудь. Выпалила в него монологом Джульетты, когда она в саду ждет Ромео. По глазам вижу, если и была у меня искорка, так погасла. Старая истина: искусство не прощает измены. Не простило и мне. Что оставалось? Престиж Петра прикрывать… как сень пальмы. И прикрывала. Чтобы угодить начальству, он — все козыри в ход. Я у него козырной дамой была. Так и шло. Я переживала, Муфелевы действовали. Сходятся, галдят, комбинируют, как что-то провезти, перепродать. На какой-то комбинации осечка. Застукали. Потом Петр каялся мне, что кого-то недподкупил, и всего-то две тысячи пожалел. Следствие. Попросторнело у нас в квартире, бутафории поубавилось. На суде вывернулся, а с места — в шею. Ладно, что хоть здесь приткнули. Тюрьмой пахло.