Улыбка прощальная ; Рябиновая Гряда [повести] | страница 50

Гомон поднимается на Гряде, как на кряжовском базаре. Мужики с уханьем и непристойными припевками волокут стопудовые лоты, стальные тросы, пеньковые канаты, бабы перетаскивают что полегче. Тятенька распоряжается, куда какой груз складывать, тонкий веселый голос его слышится то с баржи, то из темной пасти склада. Конторские пишут, за порядком следят.

В такие дни мы с утра до вечера на берегу. Нам все интересно: и как подымается пустеющая баржа, и как тятенька шутливыми окриками подгоняет работающих:

— Тащи, народ, до самых ворот. Бабы-шельмы, несите шеймы…

— Все уж перенесли, — бойко откликается которая-нибудь из баб, — Расплатой не поскупись,

— С такими красавицами да скупиться, — подмигивает им тятенька. — Чем желаете, червонцами или шпиртом?

— Шпп-и-ртом! — задорно голосят бабы.

Слышатся недобрые и словно угрожающие мужичьи голоса:

— Бабий клещ! Так и ластится.

— Со шпиртом решил подъехать.

— Чтобы легче валились.

Разгрузка подходила к концу, людей на берегу оставалось немного. Похолодало, и мы отсиживались дома. Кто-то загрохал в боковое окошко, испуганно выкрикнул:

— Марь Ондревна, мужики Астафыча бьют.

Голос дяди Стигнея.

Мама с тяпкой в руке, простоволосая, кинулась в дверь. Я строго наказала Володьке, Проне и Вите носа не высовывать на улицу и — ветром за порог. Вижу, мама вскинула тяпку над головой и с криком наступает на мужиков:

— Пустите Астафья! Разражу!

Толпа раздалась. Мама помогла тятеньке встать с земли. Пиджак у него на груди разорван, рубаха распахнута от ворота до подола, лицо и борода в крови.

— Держись за мной, — командует мама и гневно оглядывает мужиков. — Налили буркалы-то. Десятеро на одного. Что он вам? Обсчитал, что ли? Так врете, копейкой вашей не корыстуется.

— Не за копейки его, — огрызнулся один из мужиков. — За похабство.

— К нашим бабам липнет, — выкрикнул другой. — Проходу не дает.

— Портки у него плохо держатся, — съязвил третий. — Увидит бабу, сами сползают. Вот и хотели приколотить.

Я стою у крылечка избы дяди Стигнея, сам он сидит тут же, на нижней ступеньке, босый, и вьет веревку, конец ее, с узлом, держит между пальцами ноги.

— Спьяну это они тятеньку, спьяну, — возбужденно и торопливо твержу я. — И завидуют, что он начальник.

— Все может быть, — нехотя тянет дядя Стигней, не глядя на меня. — Мне что. Узрел беспорядок, знак подал, а разбор — ваше дело. Главное, Татьянка, никогда от правды не отворачивайся. Горькая, а ты пей. Вот и сейчас. Мало приятности, что мужики гавкают, а ты слушай.