Улыбка прощальная ; Рябиновая Гряда [повести] | страница 35

Мне пяти лет не было, когда я попала в науку к Пане. Четырьмя годами старше меня, он чувствовал себя большим, держался строго со мной и называл только по фамилии. Приведет меня на берег, начертит на песке буквы:

— Учи, Залесова. Это — а, это — б…

Сотрет ногой, опять выведет букву:

— Какая?

Не помню. Молчу. Паня свирепеет:

— Чехоня! Кряхтило! Двойка тебе. Иди в угол.

Углом были у нас кусты. Зайду в них, стою и плачу от обиды и от сознания, что я глупая и ничего не могу запомнить. Ожидая, пока я выревусь, Паня рисует на песке цифры, новые мученья готовит мне.

Но как радовались мы оба, когда, наплакавшись в кустах, я сразу выучивала и буквы, и цифры и сама начинала выводить их пальчиком на песке.

Оттого, что росли мы ватагой, не было среди нас ни лгунов, ни воришек, ни жадюг. В привычку вошло всем делиться друг с другом. Любимчиков у мамы не было, поэтому и зависти не было, и взаимной вражды.

Хорошее в характере или привычках одного незаметно передавалось и другим. Сергей любил петь — и постепенно вся наша семья стала певучей. На что Володька рыжий, ни слуха, ни голоса, и тот на лодке ли едет, по лесу ли бродит — знай «Дуню-тонкопряху» горланит или «Хаз-Булата».

Миша любил всякую живность. Идет в Кряжовске по улице, к нему обязательно пять или шесть собак сбежится, ластятся, вперед забегают, в глаза ему глядят. Мы тоже пристрастились к собакам, кошкам, стали жалеть все живое.

Мне лет семь. Втроем — Паня, Володька и я — сидим под навесом склада над мышиным гнездом. В ямке, выстланной пухом, лежат на спинках мышата и спят. Лапки закинуты за голову, на крошечных розовых мордочках безмятежное блаженство. Мы глядим как завороженные, не смеем ни шепнуть, ни дохнуть. Вдруг между нами пролезла кошка Муська, мы не успели лаже подумать, что может произойти. В одно мгновение она ткнулась в гнездо мордой, послышалось довольное урчанье, и гнездо тут же опустело. Как возмутились мы ее жестокостью! И корили ее, и за уши трепали, не будь, мол, таким зверем. Если бы она не была брюхатой, еще бы крепче досталось.

Когда она окотилась, Паня устроил котятам лежанку за печкой, и мы то и дело подбегали глядеть на четыре пушистых, слепо барахтающихся беспомощных комочка. С неохотой поехали в тот день за Волгу по грибы и землянику. В лесу переговаривались, как их назовем, жалели только, что не догадались разглядеть, которые из них коты, которые кошки.

Воротились — лежанка пуста. Муська с тоскливым мяуканьем глядит на нас, будто просит найти ее детей. Пристаем к маме: где котятки?