Улыбка прощальная ; Рябиновая Гряда [повести] | страница 30

— Вот и я влезла.

Если еще невестой помыкала она Васей, то теперь совсем верх взяла. Добилась, чтобы у них была отдельная квартира, чтобы Вася за город ее на отцовой «Волге» катал.

Думать Аглаша может только о себе, так уж, видно, голова у нее устроена. Даже ест тайком и в одиночку. Сидит на кухне, книжкой загородится и что-то жует, осторожно ложкой побрякивает. Отъест, книжку в сторону и сидит в одну точку уставясь. Спросишь, что ты?

— Ничего. Поела — перевариваю.

Поесть она любит. Зато любит и всякую еду впрок готовить. Летом и осенью всех родственников объедет, у которых сады. Того с шуточками без малины оставит, к тому за белым наливом подкатится, те сами расщедрятся, чем богаты. Любимое у нее выражение: обрыбиться. Приедет от тетки, сельской учительницы, спросишь, как погостила? «Хорошо. Помидорами обрыбилась».

Убедился Вася, что трезвый расчет Аглаши принял за настоящую любовь. Ей и на нас обрыбиться надо было.

Жизнь у них все больше врозь. Люська беспризорницей между ними растет, сорвиголовой. Отца ни во что ставит, с матерью зуб за зуб. Та сделать велит что-нибудь: пол подмести или в магазин сбегать за хлебом, а эта ей срыву: «Не видишь, я уроки собираюсь учить. Музыка у меня завтра». Сядет с Нельмой за пианино и давай ее лапами по клавишам брякать.

Нерадива Люська на удивление. В комнате пыль, мусор, — подмести и не подумает. Упрекни ее в неряшестве, ответ готов: «Одна, что ли, я мусорила!» Ни постель прибрать после себя, ни чашки-ложки помыть. Уроки готовит — как бы скорее, о трудную задачу споткнется, тут же бросит: у подружки спишу. Из класса в класс — кое-как, со скрипом, с оговорками. И ведь не глупая, здоровья не занимать.

Можно подумать, в сердцах на нее наговариваю. Какие наговоры! Люблю ее, как дите свое люблю. Дите моего сына, почти что мое. Чуть затемпературит, разволнуюсь, врача скорее по телефону вызваниваю.

С детьми все время как перед бедой ходишь. На втором году нашли у Люськи, докторским слогом говоря, врожденный вывих нижних конечностей. В больнице растянули ей ножонки в стороны, заковали в гипс. Мне и довелось ее, тягу каменную, десять месяцев на руках таскать. Ей-то где помнить, а мне все памятно — сколько слез пролила да маеты приняла. Наловчилась она и сама черепашкой на гипсе перебираться, забаву даже в том находила. Привесится вниз лицом, ручонками себя закрутит и каруселит. Подползет к комнате деда, приотворит дверь: «Деда, ты писесь?» Отзовется он, мол, не пишу, иди, она дверь настежь и к нему. «Ты не сельдисся? Я сколя уйду». Карусель покажет и обратно: «Писи, месать не буду».