Исповедь должна начинаться следующими словами: «Благослови меня, святой отец, ибо я согрешил. Моя последняя исповедь была две недели назад» (говорят, что исповедоваться нужно раз в две недели). У меня были большие проблемы с такими признаниями. По моему мнению, я не совершал грехов, достаточно серьезных для того, чтобы их упоминать, но у меня язык не поворачивался, чтобы сказать священнику, что я не грешил, поэтому заявление о том, что я – грешник, уже само по себе являлось ложью. Сразу же после этого я придумывал ряд провинностей, наподобие «я не слушался» (что не соответствовало действительности) или «я врал». То, что я говорил неправду на исповеди, можно назвать святотатством, наказанием за которое являются вечные муки в аду. Своим семилетним умом мне было сложно разобраться в этом онтологическом и моральном парадоксе, поэтому я сторонился исповедей как огня, что делало мое официальное положение в церкви еще более сложным. Считается, что исповедоваться надо как минимум раз в год, и если этого не происходит, человека отлучают от церкви (это означает, что грешник будет вечно гореть в аду). Поэтому я вообще перестал ходить на исповедь, чем обрек себя на вечные муки, подобные тем, что ирландские священники уготовили писателю Джеймсу Джойсу. Одно из двух: либо я был очень глупым семилетним ребенком, либо слишком много думал и усложнял.
Багаж этих головоломок я взял с собой во взрослую жизнь. Иногда моя позиция в вопросе религии помогала в жизни, иногда – нет. Так или иначе, для меня эти вопросы неразрывно связаны с мучительными сомнениями. Вот такие последствия католического воспитания.
Оставаясь в джунглях, мы провели некоторое время в церкви, правда, я не могу сказать, как долго. Труди выглядит спокойной, кажется, что она глубоко погрузилась в пучину воспоминаний. Сидящая чуть позади и левее от меня женщина тихо стонет. Мне сложно сказать от чего – от боли или от переживаемого экстаза. Женщина справа плачет. Я молчу и ровно дышу полной грудью, пав под напором лекарств, пульсирующих в венах.
Меня поражает бесконечность измерений памяти и визуальных метафор, всплывающих в сознании после употребления этого препарата. Такое ощущение, что под микроскопом моего разума оказались все отношения, через которые я прошел: с родителями, сестрами, братьями, любовницами, женами и детьми. Воспоминания о них выступают в качестве свидетелей на судебном процессе моей памяти. Я размышляю над темами, которых обычно стараюсь избегать, – о том, что был плохим сыном, братом, другом, мужем и отцом, а также о страхе смерти. Я не игнорирую эти темы, напротив, они становятся предметом моей рефлексии.
