Бог, но подобно тому, как цезарю подчинен целый штат чиновников, так и боги являются лишь исполнителями высшей воли единого Бога. Молиться этим богам есть дело простого благочестия. Да и христианское учение далеко не является таким, каким его представляют его защитники, оно вовсе не единообразно, а делится на секты, как философия. Но вместе с тем христиане и не философы; ибо что за темную, необразованную и боящуюся света компанию они представляют! Один античный ритор, в общем один из самых поверхностных болтунов, какие когда-либо были, заявляет в одной из своих утомительно-длинных и в общем крайне неинтересных речей, что эти люди, представляющие собою полное ничтожество, осмеливаются поносить таких мужей, как Демосфен, в то время, как в каждом их слове встречается по меньшей мере одна грамматическая ошибка. Презираемые сами, они презирают других, судят и других, не обращая внимания на себя, хвалятся своими добродетелями и не соблюдают их, проповедуют воздержание, а сами погрязли в пороках. Грабеж они называют общим пользованием, недоброжелательство у них значит философия, а бедность – презрение с богатству. При этом они унижаются в своей алчности. Разнузданность называют они свободой, злобу – откровенностью, принятие даров – гуманностью. Как и безбожники из Палестины, они в одно и то же время и низкопоклонны, и дерзки. В известном направлении они отделились от эллинов или скорее от всех добрых людей. Неспособные ни к чему полезному, они мастерски умеют вносить раздоры в семью и натравливают членов семьи друг на друга. Ни одно слово, ни одна мысль, ни одно дело их не принесло плодов. Они не принимают участия в устройстве празднеств и не чтут богов. Они не заседают в городских советах, не утешают печальных, не примиряют спорящих, юношество их остается без воспитания, на форму речи они не обращают никакого внимания; не они прячутся по углам и знать ничего не хотят. Они осмеливаются даже присваивать себе имена лучших из эллинов и называют себя – философами, как будто одна только перемена имени что-нибудь значит и какого-нибудь Терсита может превратить в Гиацинта или Нарцисса.
На эти упреки, которым нельзя отказать в известной ловкости, христиане часто дают лишь половинчатые или уклончивые ответы. Вообще во всей этой борьбе, которая тянется целые века и с обеих сторон лишь медленно изменяет аргументы, многое было основано на коренных недоразумениях. Обе партии возражают друг другу большей частью совсем не по существу, ибо обе исходят из совершенно различных предпосылок. Тезисы и антитезисы, вообще, никогда не решают спор умов и сердец. Но все-таки целый ряд обвинений христианам удалось опровергнуть своей жизнью. Неприязнь язычников к уединенной жизни христиан, с их нелюдимости выражается в известных, уже ранее рассмотренных нами обвинениях. Так как в то время в Риме было множество самых разнообразных тайных культов, которые были заимствованы с востока и отличались кровавыми и сладострастными оргиями, то подобные обвинения находили, конечно, благоприятную почву, тем более, что большая христианская община так называемых гностиков, примыкая с восточным мистериям, пользовалась особыми таинственными символами и заклинаниями. И это было не последней причиной, почему сама церковь, как мы это еще увидим, сочла нужным положить конец этим сектам. Здесь с течением времени христианам удалось действительно заткнуть рот врагам; и самый ход дела помог им в этом; все увеличивавшаяся публичность их богослужения опровергла эти обвинения, и в позднейшие века о них уже нет более и речи.
