Ангел мой хранитель!
Сохрани меня и помилуй.
Дай мне сна и покою
И укрепи мои силы.
Эти слова сложила сама няня, и я произношу их с полной верой, что ангел меня слышит и исполнит все по просьбе мой.
Теперь, больше чем через полвека, я вдумываюсь, вслушиваюсь в эти никогда не потухавшие в душе моей слова и в них слышу голос няни, сливавшийся неразрывно с нашими младенческими голосами. В няниной молитве нет ни единого церковнославянского слова, ничего в ней нет от книги, от Писания, это простой, непосредственный выдох души. Это – истая молитва няни, болезнующей и радеющей о своих «выходках»: их детскими устами она просит у ангела-хранителя всего, что нужно работнику для жизни: сна, покою, растущих сил, всего, о чем сама она заботится день и ночь; и вот, не доверяя своим заботам, своему попечению, берет няня себе в могучие помощники «Ангела мирна, верна наставника, хранителя душ и телес наших».
Когда няня слагала для нас свою короткую молитву, она, верно, и не думала об этом прошении и просительной ектении, а вот сказалось ее, нянино, прошение, вложенное ею в уста детей, совпало с этим прошением об «Ангеле мирне», возносимом Церковью за вечерним богослужением.
Что же тут мудреного! У русской няни старого времени было чистое, любящее сердце – православное сердце.
И что же опять-таки мудреного в том, что я засыпал после такой молитвы с няней не под белым полотном кроватки, а под белыми крыльями ангела– хранителя?
Я не помню никаких ее особых наставлений нам, никаких ни моральных, ни религиозных поучений, не помню и наказаний. Не может быть, чтоб их не было совсем, вероятно, они были: «стань в угол» и легонький шлепок по «барыне» (так у няни звалось известное место, которым особенно прославился князь Дундук[159]), но все эти «кары» были так, очевидно, редки, так малозначащи, что не оставили никакого горького осадка в душе и оттого вовсе не запомнились. А таких крутых мер, как «без обеда» или «без сладкого», ни в няниной педагогике, ни в маминой педагогике, от которой зависела нянина, не было вовсе.
Укорительным словом няни было «бесстыдник!» или в другой форме: видит, бывало, что-нибудь неподобное в нашем поведении и скажет, сокрушительно качая головой: «И! Стыды-стыды!» Ежели игрушки не прибраны или порядку нет на столе, то няня, недовольно хмурясь, кидает:
– Хаосник!
Это – сильнейшее ее укорительное слово; меньшая его степень – «зрячий», человек, поступающий «зря», без толку, без смыслу – без разуму.
