Не всегда бывает Андерсен, Гримм и «Степка-Растрепка». Иногда – и я люблю эти вечера – она читает нам жития святых (самые любимые – Варвара Великомученица и Георгий Победоносец). Это маленькие лубочные книжечки, но рассказ их прост и понятен нам, она читает, а мы рассматриваем (только рассматриваем, она не дается нам в детскую) ее «Священную историю» с гравюрами, по которой училась она в детстве. Там отличный толстобрюхий кит с добрыми глазами: ему очень не хочется глотать пророка Иону, он давится, а глотает. Там Моисей с лучами над головой. Там кудрявые барашки с Иосифом. Мама раскрасила одежду Иосифу и Моисею, и книга кажется нам оттого еще чудеснее: это красила мама, маленькая мама, в пышной крахмальной юбочке и панталончиках, какой снята она с тетей на дагерротипе у бабушки.
Иногда мы рассматриваем не эту книгу, а журнал «Малютка», выписываемый для нас. Там тоже есть картинки из евангельской истории с изречениями.
Я помню молящегося ребенка, одного, перед иконой, и в гирлянде из роз над ним надпись из Евангелия об уединении и молитве.
И мама объясняет мне, как Бог, «видящий тайное, воздаст тебе явно». Молитвам учила нас она перед киотом с образами – и мы знали, кто и кого благословил тем или другим образом.
Иногда и чтенья не было. Мама рассказывала о своем детстве, о бабушках, о прежней Москве – или про татарина Асана, прислуживавшего ей на ярмарке. «Асан, Асан, поди поешь». – «Спасибо, барынь». – «Что же ты делаешь, Асан: сначала ешь пирожное, потом жареное, потом суп?» – «Ай, так хорошо, барынь: а ну, Сергей-Сергей позовет: "Асан! Иди, Асан!" Суп останется – ничего, жареной – ничего, пирожной останется – ай, плохо».
В рассказах иногда мама забудется и вспомнит про Колю, или про Сергея Сергеевича, или про бабушку, свою мать, – и тут между мамой и нами закрадется облако печали. Оно скоро рассеется (или, вернее, она рассеет его) – и мы опять веселы.
Это были, думаю теперь, единственные светлые часы ее за целые сутки, короткие часы, сделавшиеся минутами, когда мы подросли и нам стали ставить приборы за общим столом.
Другие – редкие – часы радости находила она у своей матери, пока та была жива. С ее смертью последний друг ушел из ее жизни.
Она осталась одна.
У нее осталась все растущая забота о детях.
Отцу было 54 года, когда родился я, 56 – когда появился на свет Георгий. Отец был здоровья некрепкого, страдал головными болями. Нечего было и надеяться, что он может вырастить и устроить жизнь своих вторых детей. Но мама так и не дождалась, чтобы хоть малую сумму положил отец на маленьких детей. Ничем не была обеспечена и она сама. Он даже не дарил ей никогда ценных вещей, как даривал когда-то Сергей Сергеевич. Все шло в семью, в семью. Мать – из уважения к отцу – не настаивала на своем праве быть обеспеченной им на старость вместе с маленькими детьми и горько потом раскаивалась в этом: обеспечив ее, отец этим самым обеспечил бы и себе спокойную старость. Дай он ей хоть малые средства личные, он не остался бы в полном смысле слова без копейки, когда сыновья и дочери оставили его, увезя из дому несколько возов имущества, которым отец, и оставляемый ими на полную нищету, наделил так и этих дочерей, и сыновей короля Лира из богоявленской линии.
