Но «Акт убийства» необычен тем, что делает шаг вперед и задает главный вопрос: о чем убийцы «думали, когда убивали людей»[125], т. е. какой защитный экран они использовали, чтобы закрыться от ужасов содеянного? Этим экраном, предотвращающим более глубокий нравственный кризис, был экран кинематографический: они воспринимали свои действия как воспроизведения действий своих кинематографических примеров, что позволило им воспринимать саму реальность как вымысел – будучи огромными поклонниками Голливуда (они начали свою карьеру как организаторы и управители черного рынка билетов в кино), они сыграли роль в собственных зверствах, имитируя голливудского гангстера, ковбоя или даже танцора.
Есть хорошая шутка об Иисусе Христе: чтобы отдохнуть после тяжелой работы проповедования и совершения чудес, Иисус решил отправиться на берег Тивериадского озера. Во время игры в гольф с одним из своих апостолов Иисусу пришлось сделать трудный удар; удар не удался, и мячик упал в воду. Иисус дошел по воде до места, куда упал мячик, нагнулся и достал его. Когда он решил попробовать выполнить этот удар снова, апостол сказал ему, что удар очень сложный и что только Тайгер Вудс мог бы выполнить его. Иисус ответил: «Да иди ты, я сын Божий, я могу сделать то, что может сделать Тайгер Вудс!» – и снова замахнулся на мячик, который снова полетел в воду. Иисус вновь пошел по воде, чтобы достать его. В это мгновение мимо них прошла группа американских туристов, и один из них, видя происходящее, повернулся к апостолу и сказал: «Боже мой, кто этот мужик? Он что, думает, что он Иисус?» Апостол ответил: «Нет, этот придурок думает, что он Тайгер Вудс!» Именно так работает фантазматическая идентификация: никто, даже сам Бог, не является непосредственно тем, кто он есть; каждому нужна внешняя, децентрализованная точка идентификации. Мы можем представить сцену с американским журналистом, наблюдающим, как Анвар пытает подозреваемого коммуниста: журналист спрашивает стоящего рядом товарища Анвара: «Кто этот мужик? Он что, думает, что он орудие божьего правосудия?», и товарищ отвечает: «Нет, он думает, что он Хамфри Богарт!»
Здесь мы сталкиваемся с самым брутальным аспектом нравственного вакуума в обществе: какого рода символическую канву (набор правил, определяющих, что общественно приемлемо, а что – нет) должно иметь общество, чтобы был упразднен даже минимальный уровень общественного стыда (который заставил бы преступников относиться к своим деяниям как к «грязной» тайне) и чудовищная оргия пыток и убийств могла чествоваться даже спустя десятилетия, и не как исключительное, необходимое преступление во имя общего блага, но как простое, приемлемое и приятное занятие? Здесь необходимо не поддаться соблазну обвинить непосредственно Голливуд или же «этическую примитивность» Индонезии. Следует начать скорее со смещающих эффектов капиталистической глобализации, которая, подрывая «символическую эффективность» традиционных этических структур, создает подобный нравственный вакуум
