Говоря точнее, подвох в следующем: как рассматривается применение пыток? Поскольку тема крайне деликатна, любая фактическая нейтральность в канве фильма в данном случае будет ложью, и какое-то отношение к теме будет в любом случае заметным. Представьте себе документальный фильм о холокосте, рассматривающий его отстраненно и незаинтересованно, как большую индустриально-логистическую операцию, решающую технические задачи (перевозки, избавление от тел, избежание паники среди заключенных, ведомых в газовую камеру, и т. д.); подобный фильм демонстрировал бы извращенное и глубоко безнравственное увлечение своей темой или же рассчитывал бы вызвать у зрителей тревогу и ужас самой возмутительной бесстрастностью своего стиля. Где здесь расположить Бигелоу? Определенно и без тени сомнения на стороне нормализации пыток. Когда Майя, героиня фильма, в первый раз видит пытку, имитирующую утопление, она слегка шокирована, но быстро усваивает правила игры – позднее в фильме она хладнокровно шантажирует высокопоставленного арабского пленника: «Если ты не заговоришь, мы передадим тебя Израилю». Ее фанатичное преследование бен Ладена помогает нейтрализовать любые привычные нравственные сомнения. Ее напарник, молодой бородатый агент ЦРУ, куда более зловещ – он в совершенстве овладел искусством бойко переходить от пыток к дружелюбию после того, как «сломается» его очередная жертва (закуривая и травя шуточки). В том, как он позже в фильме превращается из бородатого палача в джинсах в бюрократа из Вашингтона, одетого с иголочки, есть что-то глубоко шокирующее. Это эффективнейшая нормализация чистой воды – немного беспокойства, скорее касающегося уязвленных чувств, чем этики, но дело должно быть сделано. Это понимание уязвленных чувств как (главного) человеческого последствия пыток дает понять, что фильм является не просто дешевой правосторонней пропагандой: психологическая сложность героев запечатлена как следует, так что благонамеренные либералы могут спокойно наслаждаться фильмом без какого-либо чувства вины. Поэтому «Цель номер один» куда хуже «24», в финале которого Джек Бауер не выдерживает напряжения[124]. Дебаты о том, является ли имитация утопления пыткой или нет, стоит опустить как явную чушь – как, если не за счет причинения боли и страха смерти, может имитация утопления заставить закоренелого террориста-подозреваемого говорить? В том же, что касается замещения слова «пытка» на «допрос с пристрастием», следует заметить, что здесь мы имеем дело с продолжением логики политкорректности: точно так же как «инвалид» становится «человеком с ограниченными возможностями», «пытка» становится «допросом с пристрастием» (а изнасилование, видимо, может стать «соблазнением с пристрастием»). Суть в том, что пытки – жестокое насилие со стороны государства – стали общественно приемлемыми в тот самый момент, когда общественная речь стала политкорректной, чтобы защитить жертв от символического насилия навешиваемых «ярлыков». Эти два феномена – две стороны одной медали.
