«Мы здесь», — мрачный голос проник в мой разум. Я смутился, посмотрел на Баннерманна, который с добродушной ухмылкой признал мой беспомощный взгляд, а затем посмотрел вперед. Наш кучер присел на узкий ящик, завернутый в полдюжины одеял, и смотрел на нас сверху вниз со смесью нетерпения и плохо подавляемой веселости. Что ж, наверное, мы действительно представляли собой нелепое зрелище, разорванное и разрушенное, как и все мы.
«Мы здесь», — снова сказал водитель. На этот раз он подчеркнул свои слова жестом вперед. Дорога расходилась на несколько ярдов перед нами. Слева он вёл обратно в бесплодный холмистый ландшафт, через который мы так долго проехали, справа он пологий, и далеко на востоке виднелась тонкая синяя линия.
«Вы должны идти отсюда пешком», — продолжил он. «Это недалеко. Шесть или семь миль. Если вы продержитесь, вы будете в Голдспи через три часа. — Он усмехнулся, обнажив ряд желтых зубов в пятнах. «Я бы хотел взять тебя на свою ферму, но дальше ты не уедешь».
Я хотел ответить, но Баннерманн не позволил мне сказать свое слово. Наверное, это было хорошо. Я все еще был слишком ошеломлен, чтобы иметь ясную мысль. Мне всегда было трудно рано вставать.
«В любом случае, спасибо, что зашли так далеко, мистер Малдон», — поспешно сказал он. «Мы пройдем последние несколько миль», — он достал бумажник, открыл его и собирался передать Малдону записку, но Малдон только покачал головой и продолжал жевать погасшую трубку. Вчера вечером, когда мы с ним встретились, он не загорелся, и я был почти уверен, что он не заразил его за все время.
Баннерманн на мгновение взглянул на него, затем пожал плечами и сунул бумажник обратно в карман. Не говоря ни слова, он встал, спрыгнул на улицу и стал выбивать соломинку из одежды. Один за другим другие последовали за ним, и, наконец, я встал и поднялся — менее элегантно, чем Баннерманн и его моряки, но и гораздо более экономно расходуя энергию — из погрузочной площадки тележки с высокой лестницей. Малдон смотрел на меня, качая головой, но молчал. На его губах играла только тонкая улыбка.
«Помни», — попрощался он. «Оставайся в пути. Здесь опасные болота. Удачи. Он кивнул, постучал указательным пальцем по несуществующим полям столь же несуществующей шляпы, повернулся и щелкнул кнутом. Дряхлый автомобиль начал скрипеть и стонать и начал с трудом подниматься по тропинке.
«Странный парень», — пробормотал Баннерманн, качая головой, когда машина находилась вне пределов слышимости. «Я просидел рядом с ним на коробке половину ночи, но он едва смог произнести три слова. Я чувствовал себя артистом-одиночкой».
