— Шалом, Хемда. Это Яков говорит.
— Яшенька, ты где? Почему не на работе? — прогремел в трубке насыщенный баритонами голос.
— У меня вчера была небольшая операция, и я хочу взять отпуск.
— Подробней, пожалуйста. Что за новости? — забеспокоилась Хемда.
— Я сделал обрезание, — после короткого раздумья выпалил Яков.
— Брит-милу? О-хо-хо, да ты герой, Яша. Вот не думала, что ты не обрезан.
— Хемделе, дорогая, если бы в Советском Союзе со мной сделали такое, родителей уволили бы с волчьим билетом.
— Да, да, я понимаю, — вздохнула она. — Ну, молодец, я горжусь тобой. Сколько дней тебе оформить?
— Дай-ка мне десять рабочих дней, — повеселел Яков.
— Договорились. Надеюсь, у Йосефа не будет возражений. Ему придётся сказать правду. Но больше никому.
— Спасибо, Хемда. С меня шоколадка, — сказал он и положил трубку.
За открытым окном разгорался ясный весенний день, с улицы доносился неугомонный птичий гам, прерываемый иногда шумом проезжающих машин.
После встречи с равом Шимоном прошла неделя, заполненная обычной жизнью вдовы. Рахель поднималась рано утром, будила Тамар, готовила ей еду, одевала и кормила Давида, а потом провожала дочь в детский сад. На обратном пути забредала в маленький живописный садик, где к тому времени уже собирались молодые и не очень молодые женщины с детьми и с колясками, потом заходила в супермаркет недалеко от дома. После обеда она вместе с Давидом забирала Тамар из детского сада, и они втроём направлялись на детскую площадку. Там Рахель встречалась со школьной подругой, первый муж которой погиб в секторе Газа во время первой интифады[16]. Общность судеб сблизила их ещё больше. У Эммы было трое детей, старшего она родила от погибшего мужа, а теперь носила под сердцем четвёртого ребёнка. Она была счастлива со вторым мужем, и это укрепляло в Рахели уверенность, что и у неё всё получится и у Тамар и Давида будет отец, который примет их и полюбит, как своих.
Вечером она нашла в сумочке визитную карточку, полученную от рава Шимона, и позвонила свахе. На следующее утро она с Давидом на руках вошла в её просторную квартиру. Хана оказалась миловидной женщиной средних лет с округлым ухоженным лицом и выразительными миндалевидными глазами. Её волосы, по тысячелетнему еврейскому обычаю, покрывал элегантный головной убор, сделанный из плотной блестящей ткани тёмно-синего цвета. Голубая блузка плотно прилегала к основанию шеи, а рукава заканчивались на запястьях, оставляя постороннему взгляду лишь красивые мягкие ладони и пальцы. На ней была одета длинная юбка, достигавшая тонких щиколоток, а на ногах — высокие синие чулки и пара чёрных лакированных туфель.
