Рахель прилегла отдохнуть и тут же уснула, измотанная родами и последними беспокойными ночами. Ави с коляской и дочерью Тамар прогуливались во дворе. Мама возилась на кухне. Рахель разбудил настойчивый телефонный звонок.
— Алло, — с трудом поборов дремоту и с наслаждением потянувшись всем телом, негромко произнесла она.
— Поздравляю тебя с наследником, о, царица Вавилона, — донёсся из трубки бодрый голос Якова, — нам никто не помешает поговорить?
— Всевышний благоволит нам, мой добрый повелитель. — Её вдруг охватила безудержная радость. — Твоя верная рабыня слушает и повинуется.
В телефонной трубке раздался приглушённый смешок.
— А я, было, подумал, что ты меня забыла. Забот у тебя прибавилось. Не до меня сейчас. Ну, как прошли роды?
— Без осложнений, ведь они у меня не первые.
Рахель выглянула в открытое окно. На город опускался тёплый летний вечер. Ветви растущего в их маленьком саду лимона касались стен дома, и едва уловимый терпкий запах спелых плодов проникал в спальню. На изумрудном ковре травы в беспорядке лежали игрушки. Ни дочери, ни мужу стало не до них. Появление в доме новорожденного человечка всколыхнуло сложившийся за годы быт. Теперь всё было подчинено ему, новому хозяину. Его неспособность выразить свою высочайшую волю только ещё больше подстёгивала бабушек, заставляла прислушиваться и внимать, пытаться переводить на понятный всем язык его бессловесные требования. Рахель вдруг захотелось, чтобы он вновь оказался здесь рядом с ней, на этой постели — свидетельнице их безудержной страсти. По её телу пробежала горячая, непрошеная волна. Она вся покрылась испариной, рука судорожно задрожала, едва не выронив потную телефонную трубку.
— Что с тобой, почему ты замолчала? — забеспокоился Яков.
С трудом справившись с собой и стараясь не обнаружить охватившее её волнение, Рахель промолвила:
— Это твой ребёнок, Яков, ты — его отец!
Последние полгода мысль о нём неотвязно сверлила её мозг, она отчаянно боролась с желанием покаяться в грехе запретного плода, а сегодня расслабилась на минуту и сдалась. Она сознавала необратимые последствия, связанные с признанием, и чем сильней была её решимость нести в себе сладкий груз тайны, тем тяжелей, тем невыносимей становился он со временем, тем всё неотвратимее было её желание открыться ему. Роды обессилили её крепкое молодое тело, расслабили её волю. Она ещё не успела прийти в себя после болей, причинённых родовыми схватками, и не могла предположить, что этот разговор, который она ждала, которого жаждала и боялась одновременно, станет роковым. Тайна, которую она поклялась себе хранить всю жизнь, вырвалась из её скованных страхом уст.
