– Можно мне на него посмотреть?
– Только тихо.
Боль подошла и развернула к свету живот. В нем мирно спал человек.
– Я уйду. Но не потому, что ты меня об это просишь. Я уйду, потому что у тебя внутри девочка. У нее уже немного сгибается позвоночник и принимает форму язык. И она еще успеет нахлебаться от меня. Пусть пока наберется сил. Окрепнет, чтобы иметь положенный ресурс.
Лада прижала руки к своему зеленому сердцу и взмолилась:
– Не трогай ее. Поглоти целиком меня.
Боль впервые усомнилась в ее здравом рассудке.
– Ты не сможешь отобрать у нее ни кусок радости, ни щепотку боли. У нее будет жизнь такая же, как и у любой другой женщины. Полная счастья и кошмаров.
Боль встала с пола. На коленях остались вмятины от хлебных крошек.
– В доме лучше приберись.
И проползла в щель под плинтусом.
С тех пор она громко стучала, когда хотела войти. Гундосила:
– Уже все? Можно? Мне там дует от входной двери.
Лада наспех пеленала дочку и выносила на балкон. Боль с разгону запрыгивала в душу, словно сдавала норматив по прыжкам в длину, и удобно устраивалась. И если туда стучались проблески надежды – она их выталкивала крепкими спортивными ногами.
А когда ребенок начинал скулить – возвращала в свою утробу, чтобы покормить из себя. Она вспомнила Ремарка и его проститутку Розу, по прозвищу Железная кобыла. Она тоже, когда приходил клиент, выносила дочку в чулан.
– Когда ты к ней впервые придешь?
– В момент ее рождения.
– Надолго?
– Я останусь с ней навсегда. Просто сперва буду пылью. Со временем затвердею в камень…
Ночи еще были холодными. Эйлат уже изнывал от жары, в которой помещалось 46 градусов. Лунный календарь заходил в свою новую фазу…
…Лиза развивалась как по учебнику. У нее уже появились ногти, и весила она ровно 50 грамм. Вместо пальцев еще сохранялись рыбьи плавники, соединенные кожаными перепонками. Зато уже сформировались яичники. И она гордилась, что имеет то же, что и мама. Хотя доктора утверждали, что на таком раннем сроке еще невозможно определить пол ребенка. Но она точно знала, что она девочка.
– Мам, у меня большая голова. Она в половину меня.
Лада тут же открыла книгу «Мать и дитя».
– Ничего. Так и должно быть. Все правильно.
Лиза похлопала ручкой по своей амниотической жидкости, которой от силы было три столовых ложки. Потом прищурилась и глотнула совсем чуть-чуть. Чтобы заработали почки.
– Я знаю, что правильно. Только хочется побыстрее стать такой красивой, как ты…
И каждый вечер они говорили о папе. И вместе отматывали время. Как пленку в кассете простым карандашом. Вдвоем. Маленькая и большая женщины. Давно живущая и еще не рожденная. Имеющая борозды извилин и мозг, напоминающий гладкий бразильский орех. Вспоминали. Анализировали. Искали причину, объяснение, почему так случилось. Ведь когда найдешь объяснение – можно исправить исправимое. А то, что нельзя исправить, – постараться себе простить. И Лада долго себя прощала. И это оказалось сложным и очень трудоемким.
