Она смешалась, стараясь не давать волю слезам. Машенька протянула к ней светившуюся в темноте руку и накрыла ее ладонь.
— Ну, что вы, Машенька? Рассказывали про эту… несчастную… — уже снова улыбнулась Женечка.
— Так вот… Она рассказывала нам всем… Вообще все очень приятные люди были в нашей палате. И нянечки — очень добрые!
Она снова отвела глаза, решая что-то очень важное для себя…
«Боже мой! Да к тебе все на свете будут добры!» — умиленно подумал Александр Кириллович.
— Она говорила, что знала Москву наизусть. Ну, конечно, старую Москву. Каждый дом, каждую улицу, поворот, переулок… Где булочная, где молочная, где обувщик… Ну, буквально всё! А теперь, когда началось такое строительство… Она, бедная, то и дело ходила с разбитым лицом. Или с коленкой! А один раз она даже упала и сломала ногу… Тоже из-за всех этих строительств!
— А как же? — не понял Корсаков. — Она что, в яму упала…
— Нет… — улыбнулась, наклонив голову и слегка тронув свои густые волосы, Машенька. — Просто женщина не хотела сдаваться. Ходила прямо! Вот так! Будто она зрячая. С высоко поднятой головой, даже чуть откинув ее…
Она очень смешно показала, как выглядела ее сопалатница.
— И вот так… Такой «гранд-дамой»… Она — со всего размаху… То в забор, то в ограждение… Уж не знаю, как она сейчас, бедная…
Ее голос затих, но Корсакову казалось, что осталось его легкое эхо.
Некоторое время все сидели молча, в темноте… Керосиновая лампа желтила лица, белые платья, рубашку Александра Кирилловича. Он сидел, зная, что Машенька хочет сказать ему еще что-то, другое, более важное! Но он понимал, что знала это и Женечка. Она поднялась из-за стола, снова села в неудобной позе… С чашками в руке.
— Александр Кириллович… — наконец решилась Женечка, видя, как далеко сейчас Машенька от их бдения за столом.
— Не надо! Я сама… — неожиданно глухо, без жизни в ее неповторимом голосе, сказала Машенька. Она продолжала чертить ногтем свои плавные узоры на скатерти… — Мы сегодня слышали… По радио. Вас… Куда-то выбрали!
— На съезд! — быстро и в тон подруге сказала Женечка.
— Меня? — замер Корсаков. — Как?
Он тряхнул головой.
— Вы, наверно… Что-то спутали? Машенька! Фамилия распространенная…
— Вас! — тихо и убежденно сказала Женечка. И он поверил.
В вечерней тишине безумствовал сверчок.
Корсаков сидел, опустив глаза. Все равно, несмотря на все вчерашние мысли, разговоры, бессонницу, он чувствовал… «Он снова… Он востребован! Нужен! Не забыт».
И какая-то предательски-восторженная, услужливая мысль: «А все-таки — это Он… А я про НЕГО?! Как же я не мог понять? ЕГО?!»
