— Через голову Ивана Дмитриевича?
— Он тоже дал согласие.
— Не зная моей телеграммы? Ну? Ты не ответил? Олег Павлович!
— Про что? Про твою телеграмму? — как о чем-то совершенно незначительном спросил Олег Павлович. — Она на месте… Подшита к переписке. Только она оказалась «дезой»! Точно! — он усмехнулся. — Что тебе еще хочется узнать? А то у меня действительно… Со временем! Что тебя пока защищает? Она! Галя… И еще я — твой будущий родственник. А защищать тебя надо! Надо… Есть… Нехорошее — на тебя!
«…Когда же успел этот длинный, худой, неистовый их студенческий, комсомольский деятель превратиться в этого гибкого, стального, безжалостного человека? В политика? Или «политикана»? Без совести? Без чести?!»
Да, Корсаков знал, что Нахабин — его заместитель, его помощник… Вообще все «они» на сегодняшний день были наиболее близкими людьми к Самому.
Их круг все расширялся и расширялся. Теперь в него входили и академики, и экономисты, и хозяева сферы массовой информации. Кирилл подозревал, что к ним примыкали и другие, более важные в государстве, силы…
Кто сейчас мог встать у них на пути? Кто мог открыть глаза Самому?
Один Манаков? А не слишком ли он умен? А не слишком ли он осторожен? Может быть, Манаков просто слишком дальновиден? А не много ли — «слишком»… Всех — вместе?!
— Санкционированы Самим… А Сам-то в каком состоянии?! Кто же этого не знал? Нахабин передергивается при имени Манакова! Но реальной опасности, кажется, не чувствует? Да, и в чем?! Может быть, эта опасность? Если реалистично… У него — все чисто! Он по долгу службы проводит политику партии, определенную съездом! Курс на разрядку! На развитие братских отношений с компартиями! На замораживание ядерных арсеналов! Все проще простого! Ясно, как божий день! Как круг! Как колесо!
«Все чисто — кроме моей телеграммы! Но она же признана «дезой?» А я? Кто? Ноль…»
И это тоже нужно понимать! И Корсаков понимал…
Но он понимал и то, что его телеграмма… Что она по-прежнему большой козырь в их еще непонятной ему, но реальной игре большой власти… Против кого? Против Манакова? А может… И самого Логинова?
— И еще… Я тебе советую! — встал Нахабин. — Не бросайся словами. Здесь нет ни Нахабина… Ни Манакова… Ни Логинова… Ни другого — какого! Имярека! А есть серьезное, партийное дело! Которое нам доверено… Слишком серьезное, чтобы…
Он коротко посмотрел на Корсакова, но сдержался. Слово «всякие» — или что еще похуже! — так и повисло в воздухе.
